Карьера Никодима Дызмы
Шрифт:
Через минуту свет от фар яркой полосой ворвался в полумрак комнаты.
— Не плачь, Нина, у тебя будут красные глаза.
— Все равно не пойду ужинать, — сказала Нина и снова зарыдала.
Кася осыпала поцелуями ее мокрые щеки, глаза, подрагивающие губы, волосы.
— Не плачь, не плачь, Ниночка, я злая, грубая, прости меня, милая…
Она сжала Нину в объятиях, словно силой хотела погасить судороги рыданий.
— Ниночка, дорогая моя Ниночка!
В дверях появилась горничная и доложила,
— Скажи хозяину, что у хозяйки болит голова… Мы не выйдем к ужину…
Когда горничная ушла, Нина стала уговаривать Касю оставить ее одну и идти вниз, но Кася не хотела об этом и слышать. Нина, все еще всхлипывая, отирала глаза, когда в дверь снова постучали.
В комнату вбежал Куницкий. Он весь сиял, размахивал руками.
— Идите, идите, — прошепелявил он, — приехал Дызма. Вам и не снилось, с какими результатами он явился! Золотой человек! Он сделал все, что я хотел! Идите! Я просил его подождать, не рассказывать, пока вы не придете.
В своем увлечения он только сейчас заметил, что произошла ссора.
— Что случилось? Идите же! Оставьте свои…
Он хотел добавить еще что-то, но Кася вскочила и крикнула, указав на дверь:
— Уходи вон!
— Но…
— Уходи сейчас же вон!
Куницкий оцепенел. В маленьких глазках сверкнула ненависть. Грубо выругавшись, он хлопнул дверью и выбежал из комнаты. Поджидавший его в вестибюле Никодим подскочил на диване.
— Что случилось? — спросил он у лакея.
Тот многозначительно улыбнулся и объяснил:
— Вероятно, дочка выставила ясновельможного пана за дверь.
Последние слова лакей договорил шепотом, потому что на лестнице показался Куницкий. Лицо его уже просветлело.
— Какая досада, дорогой пан Никодим! Представьте себе, у жены сильная мигрень, она не сможет выйти к ужину, а Кася не хочет оставлять бедняжку одну. Ничего не поделаешь — хе-хе-хе, — придется нам ужинать без дам.
Он взял Дызму под руку, и они отправились в столовую, где прислуга успела уже убрать два ненужных прибора.
Тут Куницкий принялся в деталях выспрашивать Дызму о его хлопотах в Варшаве и в Гродно. После каждого ответа он подскакивал на стуле, хлопал себя руками по бедрам, осыпая Никодима градом восторженных похвал.
— Знаете, дорогой пан Никодим, — воскликнул он наконец, — это повысит доход Коборова на целых сто — сто сорок тысяч в год. Это означает, что, согласно нашему договору, ваша тантьема перевалила за сорок тысяч в год. Каково? — Окупились хлопоты?
— Пожалуй, да.
— То есть как «пожалуй»?
— У меня были большие расходы, очень большие. Я рассчитывал, что оклад будет увеличен.
— Ладно, — сухо ответил Куницкий, — добавлю пятьсот. Будет ровным счетом три тысячи.
Дызма хотел было сказать спасибо, но, заметив, что Куницкий смотрит на него с беспокойством, покачался на стуле и сказал:
— Этого мало. Три пятьсот.
— Не будет ли слишком?
— Слишком? Вы полагаете? Ну, если для вас три пятьсот слишком, тогда четыре!
Куницкий съежился и хотел было обратить всё в шутку, но Дызма повторил:
— Четыре!
Прикрыв свое отступление комплиментами по поводу умения Дызмы устраивать сложные дела, Куницкий вынужден был наконец согласиться.
Соглашаюсь тем охотнее, что счастливое начало сулит и счастливое завершение.
— То есть как? — удивился Дызма. — Ведь дело закончено?
— Дело поставки леса. Но я полагаю, пан Никодим, что вам пригодилась бы тантьема в сто — сто пятьдесят тысяч злотых? А?
— Ну?
— Есть для этого средство, вернее говоря, есть для этого средство у вас.
— У меня?
— Разумеется, у вас, дорогой пан Никодим. Правда, это будет стоить стараний и хлопот. Нет ли у вас связей в министерстве путей сообщения?
— Путей сообщения? Гм… Нашлись бы.
— Ну вот, — обрадовался Куницкий. — Не можете ли там получить подряд на большую партию шпал?.. А? Это настоящее дело. Можно заработать!
— Вы уже зарабатывали на шпалах, — сказал Дызма. Куницкий смутился.
— Ах, вы об этом процессе? Ручаюсь вам, все было подстроено. От врагов не убережешься… Подстроено! Судьи вынуждены были оправдать меня. У меня в руках были неопровержимые доказательства.
Куницкий пристально следил за Дызмой, но Дызма молчал, и это его беспокоило.
— Вы полагаете, этот процесс может помешать в получении поставок?
— Во всяком случае, не поможет.
— Но вы сумеете хоть что-нибудь сделать? А? Имейте в виду, у меня под рукой документы: в случае надобности я могу вторично доказать…
Долго еще Куницкий распространялся о подробностях этого дела, приводил отрывки из своей речи на суде.
Близилась уже полночь, когда он заметил, что его собеседник клюет носом.
— Вы устали. Пора спать! Очень прошу вас, дорогой пан Никодим, не переутомляйтесь. Конечно, я буду вам благодарен, если вы станете приглядывать за хозяйством: ум хорошо, а два лучше, — но пока я, слава богу, здоров и не вижу нужды перегружать вас работой. Отдыхайте и будьте как дома.
— Спасибо, — оказал Дызма позевывая.
— И еще одно. Если у вас будет желание и время, займитесь, пожалуйста, моими дамами. Кася еще ездит верхом и немножко увлекается спортом, а жена, бедняжка, томится от скуки. Нет общества, оттого и мигрень и меланхолия. Согласитесь сами: бесконечное общение с Касей должно плохо влиять на ее нервную систему. Поэтому я буду вам очень благодарен, если вы уделите им хоть немного времени.