Карьера Никодима Дызмы
Шрифт:
— У кого?
— Да у Каси. Но клянусь тебе, это больше не повторится, клянусь! Веришь?
Никодим так и не понял, к чему она клонит, он кивнул головой, сделав знак, что верит.
Нина схватила его руку и прильнула к ней губами.
— Какой добрый! Какой добрый!.. Впрочем, Кася уедет в Швейцарию.
— Когда?
— На следующей неделе. На целый год.
— На год? Дорогонько же обойдется это твоему мужу.
— Это ничего не будет ему стоить, она не взяла бы от него ни гроша.
— На какие же
— У нее есть от матери капитал в банке.
— Да? Не знал. Пан Куницкий ничего мне об этом не говорил.
— Ах, зачем ты вспоминаешь о нем! Поговорим о нас с тобой.
Нина была взволнованна и расстроена.
Возвращались молча.
На террасе им встретился Куницкий. Улыбаясь по всегдашней своей привычке, старик потирал крохотные ручки. Казалось, он нарочно демонстрировал перед ними свою веселость, расспрашивая о настроении, о прогулке. Речь его лилась непрерывным потоком, и, пожелай они ему ответить, все равно им не удалось бы вставить ни слова.
— Ну, что слышно в высших сферах?
— То есть в Варшаве? Ничего особенного. Мы беседовали с Яшунским и Уляницким о моем проекте скупки хлеба.
— Что вы говорите! Ну и как? Каковы результаты? Дело двигается?
— Кажется, да. Только предупреждаю: строжайшая тайна!
Куницкий приложил палец к губам и прошептал:
— Понимаю! Тсс… Жена сейчас подойдет, может быть, вы расскажете после обеда. Умираю от любопытства.
— Можно и сейчас, — ответил Никодим, — ведь пани Нина никому не проговорится. При ней рассказать можно.
— О чем? — не глядя на них, спросила Нина.
— Нина, имей в виду, — предупредил Куницкий, — это государственная тайна. Пан Дызма вместе с правительством готовит план спасения страны от экономического кризиса. Это проект пана Дызмы, за который они должны его озолотить! Ну, так что же, дорогой пан Никодим?
Дызма кратко рассказал обо всем, что касалось хлебных облигаций. Потирая свои маленькие ручки, Куницкий неустанно повторял:
— Гениально! Гениально!
Расширенными зрачками, вне себя от изумления, глядела Нина на гениального автора проекта.
— Есть одно только затруднение, — закончил Дызма. — Негде складывать скупленный хлеб. Нет денег на постройку складов.
— И в самом деле — препятствие! — воскликнул Куницкий. — Погодите-ка… Пан Никодим, а что бы вы сказали о таком выходе: казна скупает хлеб, но с условием, что продающий хранит его у себя. Не у каждого, конечно, есть место для хранения, но помещику выгоднее построить амбар для проданного уже хлеба, чем гноить у себя хлеб непроданный и разоряться. Мне это кажется реальным. Как вы находите?
Дызма просто оцепенел.
«Ну и башка у старого прохвоста!» — подумал он с изумлением и сделал вид, будто откашливается.
— Говорили мы и об этом, — ответил он предусмотрительно. — Может, так и сделаем.
Куницкий стал развивать свою мысль, а Никодим жадно слушал, стараясь не пропустить ни слова. Появился лакей.
— Ясновельможного пана просят к телефону. На новой лесопилке соскочил приводной ремень, случилось какое-то несчастье.
— Что? Что ты говоришь? Скорей автомобиль! Извините!
И Куницкий выбежал из комнаты. Обед кончали вдвоем.
— Вы видный экономист, — сказала Нина, не поднимая глаз. — Вы за границей учились?
— Да, в Оксфорде, — не замедлил с ответом Дызма. На лице у Нины выступил румянец.
— В Оксфорде? Вы… вы… не были знакомы с Понимирским?
Только теперь Никодим понял, какую он сделал глупость: ведь она могла в любую минуту осведомиться у брата, и ложь тотчас выйдет наружу. Но выхода не было. Надо было идти дальше.
— Разумеется, знал. Это был мой хороший товарищ. Нина молчала.
Вы знаете, какое несчастье с ним случилось? — спросила она, помолчав.
— Нет.
— Что-то очень серьезное с нервами. Он вел ужасный образ жизни: пил, кутил, скандалил и наконец дошел до умопомешательства. Бедный Жорж!.. Два года был он в сумасшедшем доме. Немного подлечили. Теперь у него уже не бывает припадков, но о полном излечении, увы, не может быть и речи… Бедный Жорж. Вы не можете себе представить, как я страдала из-за него… Тем более что с обострением болезни у него появилась неприязнь ко мне. Прежде мы очень любили друг друга. Вы знаете, Жорж здесь, в Коборове…
— Да?
— Живет в павильоне, в парке. При нем санитар. Вы не встречаете его потому, что врачи запретили ему общение с людьми: это плохо на нем сказывается. Но кто знает, может, встреча со старым другом и не повредит. — У вас были хорошие отношения?
— Разумеется.
Нину это обрадовало. Она ухватилась за мысль устроить им свидание и, попросив Дызму держать все в тайне от Куницкого, заявила, что после обеда они отправятся в павильон. Никодим пробовал было выкрутиться, но из боязни возбудить подозрения вынужден был согласиться.
В парке, среди деревьев, Нина, обвив руками его шею, прижалась к нему всем телом. Никодим неохотно поцеловал ее раза два. Он все боялся, что влипнет при свидании с молодым графом.
Нина взяла Никодима под руку.
— Мне так хорошо с вами, — заговорила она. — Я так спокойна… Женщина как плющ. Будет виться по земле, прозябать, пока не найдет крепкого ствола, по которому можно подняться к солнцу…
Дызма подумал, что это очень меткое сравнение и стоит его запомнить.
Павильон был маленькой виллой в стиле Возрождения. Он весь зарос диким виноградом, сквозь который кое-где просвечивали белые стены. На подстриженном газоне перед виллой стоял шезлонг, в шезлонге, не двигаясь, полулежал граф.