Карьера Никодима Дызмы
Шрифт:
Биография пестрела такими эпитетами, как «светлый», «знаменитый», «творческий»… В конце было отмечено, что председатель Никодим Дызма пользуется репутацией человека с сильной волей, твердым характером, известен своими организаторскими способностями.
Но больше всего изумило Никодима интервью. Он читал и глазам не верил. Правда, в тот вечер он нализался до бесчувствия, но ведь беседовал с корреспондентами он еще до ужина. Из того, что здесь написали, ему, Никодиму, не принадлежит ли единого слова. Тут были фразы, которые он, несмотря на все усилия,
Никодим беззлобно выругался. А может, стоило и порадоваться: вероятно, тот, кто прочтет такое интервью, будет считать папа Дызму, председателя правления банка, человеком недюжинного ума.
Почти все газеты поместили примерно один и тот же текст и его снимки в различных позах. Больше всего ему понравился тот, где он сидит на диване между премьером и министром Яшунским. Была неплоха и та фотография, где он, нахлобучив шляпу, спускается по лестнице, а за ним следом со шляпой в руке идет пожилой господин с седыми усами. Подпись под снимком гласила:
«Никодим Дызма покидает дворец Совета Министров в сопровождении своего будущего сотрудника, вновь назначенного директора хлебного банка Владислава Вандрышевского, бывшего вице-министра финансов».
«Вот, — подумал Дызма, — теперь вся Польша меня знает». И вдруг перепугался. Ему пришло в голову, что газеты дойдут и до Лыскова — и пан Бочек, и Юрчак, и все те, кто его так хорошо знает, догадаются без труда, что Курляндия, гимназия и Оксфорд — все это басни! Вот черт!
Вдруг кому-нибудь из них придет в голову написать в газету и выложить всю правду?
По спине забегали мурашки. Никодим, чертыхаясь, принялся шагать взад и вперед по комнате, потом снова начал рассматривать газеты и наконец пришел к выводу, что разоблачение со стороны прежних знакомых маловероятно: его пост, его связи лишат их смелости. Разве что анонимку напишут… Но к анонимкам нет серьезного отношения. Дызма почти успокоился. Зато, перечитывая перечень своих талантов, вдруг спохватился: справится ли? Ну, положим, большая часть работы достанется на долю этого Вандрышевского, но ведь и он должен будет что-то делать: говорить, решать, подписывать… Заниматься делами, которых не понимает! Есть только один выход: найти кого-нибудь посмекалистей… Вот если бы Куницкий согласился! Не захочет… Придется оставить должность управляющего в Коборове. Дызме стало грустно при мысли о разлуке с Ниной, но он тут же утешил себя:
«Ничего не поделаешь: надо так надо. Не одна она на свете».
Труднее всего разыскать человека, который будет работать за него… Можно бы сделать его секретарем… И вдруг Никодим хлопнул себя по лбу: — Кшепицкий!
И даже подскочил от радости: Кшепицкий — пройдоха, огонь, воду и медные трубы прошел, этот знает, где раки зимуют. Его па пушку не возьмешь, к тому же свой человек. Договориться с ним — будет шевелить мозгами за двоих.
Эта мысль до того обрадовала Дызму, что он решил немедленно разыскать Кшепицкого.
Никодим спешно оделся. Через четверть часа он уже звонил у дверей пани Пшеленской. В доме в это время обед приближался к концу. Дызма застал у нее Кшепицкого и познакомился с хилой, веснушчатой девицей, панной Хульчинской.
Никодима встретили шумными поздравлениями. Пани Пшеленская назвала его спасителем помещиков, Кшепицкий — Наполеоном сельского хозяйства, а панна Хульчинская глядела ему в рот.
Завязался разговор о Коборове, и все ужасно огорчились, узнав, что у Дызмы не будет теперь времени заниматься делом Жоржа Понимирского.
— Впрочем, — заметил он, — в голове у него так все перепуталось, что все равно ничего не удастся сделать.
Зызя выругался, веснушчатая девица погрустнела, а пани Пшеленская заявила, что не следует терять надежды.
Кульминационным моментом визита была минута, когда Никодим, отхлебнув кофе, заявил:
— А я к вам с предложением. Пан Кшепицкий, вы сейчас занимаете какую-нибудь должность?
— Нет.
— А хотели бы?
— Конечно! — всплеснула пухлыми ручками Пшеленская.
— Видите, в чем дело, — продолжал Никодим, — мне необходим секретарь. Секретарь председателя правления банка — дело не шуточное. Это должен быть умный, толковый человек. Он должен отвечать за дело. Понимаете?
Кшепицкий облизал губы и напустил на себя равнодушие.
— Благодарю вас, пан председатель, не знаю, справлюсь ли я. Затем… гм… скажу откровенно: в чиновники я, пожалуй, не гожусь. Определенные часы работы, изо дня в день рано вставать… Вы уж меня извините.
Дызма хлопнул Кшепицкого по коленке:
— Ничего! Не бойтесь. Будете сидеть на работе в те же часы, что и я. А ведь вы, наверно, не думаете, что председатель будет торчать все время на одном месте?
На то у нас есть директор. Мы будем заниматься только главными вопросами, самыми главными. Ну, руку!
Пшеленская пришла в восторг. От волнения она стала говорить Кшепицкому «ты» и умоляла его согласиться.
Кшепицкий улыбнулся и подал Дызме руку.
— Благодарю вас, паи председатель. Но хотелось бы узнать, какой оклад вы мне назначите?
Никодима приятно пощекотало «пан председатель». Упершись руками в бедра, он спросил:
— Ну, а сколько вы хотите?
Трудно сказать… — Ну, смелее.
Я полагаюсь на вас, пан председатель.
Дызма добродушно улыбнулся.
— Пан председатель считает, что пан секретарь сам должен назначить сумму.
Все вежливо рассмеялись.
— Боже мой, мне кажется, каких-нибудь тысячу злотых… — начала Пшеленская.
— Тысячу двести! — торопливо — вставил Кшепицкий.
— Что? Тысячу двести? Ну, так я дам вам тысячу пятьсот.
И Дызма торжествующим взглядом обвел присутствующих. Кшепицкий под восторженные аханья Пшеленской вскочил со стула и, расшаркавшись, стал благодарить пана председателя.
Пшеленская объявила, что назначение следует обмыть, и велела лакею принести бутылку шампанского.