Карьера Никодима Дызмы
Шрифт:
К явному неудовольствию Нины день провели втроем. Куницкий живо интересовался банком, сроком его открытия, разглагольствовал об общем кризисе, рассуждал об обременительности налогов и расходов на социальные нужды, но уже не жаловался на то, что урожай удался на славу.
После ужина решили покататься на автомобиле. Вечер был на редкость хороший. Ехали лесом. Сияла луна, и облитая серебром дорога источала таинственное очарование. Вся отдавшись мечтам, Нина откинулась на подушки автомобиля. Даже Никодим чувствовал что-то необычайное в этой прогулке. Один только Куницкий говорил без умолку.
В одиннадцатом
Никодим стал раздеваться.
Только сейчас появилась у него возможность поразмыслить над дневником Нины. Трудно было составить себе определенное мнение, В одном только сомнений не было: влюбившись в него без памяти, она питает надежду, что он на ней женится.
Больше всего его утешило то, что Нина верит в его оксфордское образование и в его ум. Видимо, избранная им система была верна. Но что касается женитьбы…
Собственно говоря, он впервые серьезно задумался над этим Нина, конечно ему нравилась, да и на графине жениться — это вам не баран чихнул: никто из знакомых ему сановников не женат на аристократке… Но, с другой стороны, вступить в брак с женщиной, у которой ни гроша за душой, да еще такие потребности… Одних этих платьев! Три раза в день переодевается, ездит за границу, меняет кольца и браслеты. Ведь Куницкий в случае развода ломаного гроша ей не даст…
Правда, оклад в банке большой, но и его не хватит. Наконец, кто знает, могут ведь выгнать из председателей — что он будет тогда делать с бабой на шее?… Вот если бы Куницкий, несмотря на развод, оставил его управляющим!.. Но об этом не могло быть и речи.
И еще одно затруднение: куда девать сумасшедшего брата? И этот оболтус еще будет сидеть на шее…
Никодим потушил свет, натянул одеяло до подбородка. Мысль о Понимирском окончательно решила вопрос.
«Дураков нет», — сказал сам себе Никодим и повернулся на бок.
Он уже стал засыпать, как вдруг по гравию аллеи заскрипели чьи-то шаги.
«Что за черт шляется тут ночью?» — Никодим приподнял голову.
И вдруг ему стало страшно.
Среди бледных пятен лунного света, чередовавшихся с фантастическими тенями древесной кроны, у стеклянной двери в парк он различил чью-то фигуру…
«Вор!..» — промелькнуло в голове.
Фигура замерла на мгновение. Потом подняла руку — и послышался стук в дверь.
У Никодима мурашки забегали по спине. Внезапно блеснула мысль:
«Понимирский! Совсем уже рехнулся и пришел меня убить!»
Постучали громче. Дызма не двигался, ему было страшно пошевелиться. Успокоился он лишь тогда, когда увидел, что ручка поворачивается, а дверь не поддается — значит, заперта.
Это его ободрило. Он вскочил, пробираясь вдоль стены приблизился к двери. Осторожно, так, чтобы его не могли заметить, высунул голову.
И от удивления чуть не вскрикнул.
За дверью стояла Нина.
Никодим натянул брюки от пижамы и отворил дверь. Нина скользнула в комнату, обвила руками его шею.
Он потащил ее к постели.
— Нет, нет, — запротестовала она, — умоляю тебя… Не это… Сядем вот здесь… Я так тебя люблю за то, что ты можешь меня понять даже в этом отношении… Ты любишь меня?
— Люблю.
— Мой бесценный…
Начался рассказ о тоске, о надеждах, о радости, прерываемый частыми поцелуями.
— Знаешь, я не могла не прийти: я не заснула бы, если б еще сегодня не обняла тебя, не сказала тебе, как мне хорошо и спокойно, когда ты со мной, когда я уверена, что никакая другая женщина не отнимет тебя у меня. Скажи, ты изменял мне?
— Нет.
— В самом деле? Правда?
— До сих пор — нет.
— Скажи, — настаивала Нина, — у тебя нет в Варшаве любовницы?
Никодим заверил ее, что нет, и в награду был расцелован.
Он был зол на себя, что проявил так мало настойчивости, опасался даже, как бы Нина, выйдя от него, не назвала его рохлей за то, что он слюнтяйничает с женщиной.
Тем временем Нина заговорила о его новом назначении и о том, что теперь они, пожалуй, могут пожениться.
Надо было пустить в ход дипломатию. Никодим задумался и ответил, что пока надо подождать — заработок его еще недостаточен.
— Во-вторых, ты сама говорила, что не хочешь жить в Варшаве, а ведь мне-то приходится жить там.
Нина опечалилась. Правда… Разве что поселиться где-нибудь под Варшавой. Никодим будет ездить в автомобиле… Она стала строить планы на будущее.
Никодима клонило ко сну. Чтобы не задремать, он закурил папиросу.
— Ах, — заговорила Нина, — у нас будут дети. Какое это наслаждение, какое счастье иметь детей! Скажи, милый, ты любишь детей?
Дызма не выносил детей, но ответил:
— Очень.
— Ах, это чудесно! У нас будет много детей…
— Слушай, — прервал ее Никодим, — а муж не заметил, что ты вышла из спальни?
Нина встревожилась. Действительно, она засиделась. В конце концов для нее это значения не имеет, но все же лучше избежать скандала.
Они нежно простились, и Нина ушла.
Дызма лёг в кровать, натянул на голову одеяло и проворчал:
— К черту с такой любовью!
ГЛАВА 10
Государственный хлебный банк процветал. Экономический эксперимент удался сверх всяких ожиданий. На Польшу обратили серьезное внимание другие европейские государства, и пресса, особенно в аграрных странах, добивалась от своих правительств применения метода председателя Дызмы.
Сам председатель стал личностью, признанной правительственными кругами, и даже оппозиция относилась к нему с почтением, время от времени награждая его комплиментами. И в этом не было ничего удивительного.
Благодаря его твердой руке о государственном хлебном банке говорили как о хорошо организованном предприятии, где разумное хозяйствование сочетается с широким размахом.
Председатель Дызма прославился трудолюбием: да, да, этот человек отличался не только поразительной предприимчивостью, но и редкой работоспособностью. Его кабинет был недоступным святилищем, куда редко допускались клиенты. Только секретарь Кшепицкий имел туда неограниченный доступ. Он передавал ежедневно председателю доклады начальников отделов, просматривал корреспонденцию, прессу и был в курсе всех текущих дел. Ежедневно в одиннадцать утра к председателю являлся на совещание директор Вандрышевский. Совещание состояло в том, что директор излагал наиболее сложные вопросы, требующие как будто бы долгого размышления, но председатель всякий раз незамедлительно принимал решение: