Карьера Никодима Дызмы
Шрифт:
Откуда ты вернулся, мой властелин? — спросила она вполголоса — в соседней комнате лакей накрывал на стол.
— Ездил по делам. Делал осмотр.
— Ну и как?
— Слишком много лодырей. Теперь-то я их пришпорю.
— Милый, я не хочу, чтобы ты занимался хозяйством. После нашей свадьбы ты должен нанять управляющего. Подумай: это отнимет столько времени! Целый день тебя не будет дома. Я не хочу сидеть одна. Сделаешь как я прошу, Ник?
— Уже сделал, — со смехом ответил Никодим.
— Как?
— Уже пригласил управляющего.
— Да? Это великолепно.
— Раз
— Кого ты пригласил, мой властелин?
— Некоего Кшепицкого, ты его, кажется, знаешь?
— Кого? Зызю? Зызю Кшепицкого, адъютанта Пшеленской?
— Его самого.
— Забавный молодой человек. Когда-то он ухаживал за мной. Но в прежние времена он не пользовался хорошей репутацией.
— Откровенно говоря, ничего плохого я о нем не слышал. С основания банка он работает у меня секретарем.
— И ты им доволен?
— Почему бы нет? Ты не хочешь, чтобы он занимался тут делами?
— Ничего подобного! Дорогой мой, меня абсолютно не интересуют дела, я ничего в них не смыслю.
Лакей доложил, что начали сходиться служащие.
В просторной канцелярии рядом с кабинетом Никодима набралось уже человек двадцать. Они о чем-то говорили вполголоса и при появлении Дызмы встали и поклонились.
Дызма кивнул в ответ и сел за письменный стол, не пригласив садиться никого из служащих.
— Я созвал вас, — начал он, барабаня пальцами по сукну, — чтобы довести до вашего сведения, что хозяйка Коборова, пани Нина Куницкая, разводится со своим мужем и отбирает у него полномочия. Единственным ее уполномоченным являюсь я. Предупреждаю: миндальничать я не буду. Из газет вы, наверно, знаете, что хлебный банк работает как часы. Дело в том, что я всех держу в кулаке. Повторяю — миндальничать не люблю.
Придя в возбуждение от собственных слов, Никодим все повышал голос:
— Скажу коротко, работа не забава. У меня надо трудиться, за тунеядство денег платить не стану. Поняли? Дармоедов буду гнать с битой мордой. А если, храни бог, кого поймаю на мошенничестве, если узнаю, что кто-то из вас на руку нечист, — тюрьма без разговоров! Со мной шутки плохи! Поняли?
Никодим ударил кулаком по столу. Изумленные служащие молчали.
— Приедет сюда пан Кшепицкий, я взял его в управляющие. Вы должны слушаться его во всем. Но по нынешним временам и родному брату нельзя верить. Поэтому надумал я так: если кто из вас заметит какой обмани доложит мне об этом, то получит пять тысяч злотых в зубы да еще прибавку к окладу. Я никого не обижу, буду для вас как отец родной, но обвести себя вокруг пальца не позволю. Все. Отправляйтесь на работу.
Один из служащих, седой, сгорбленный старик, директор винокурни, выступив вперед, обратился к Дызме:
— Пан председатель…
— Чего там еще?
— Из того, что вы сказали…
— А вы поняли, что я сказал?
— Понял, но…
— Всё поняли?
— Всё. Именно поэтому…
— Так не о чем говорить. Я сюда созвал вас не для болтовни. Если кому это не нравится — скатертью дорога! На свежий воздух! За полу никого не держу. Только советую подумать. Место сейчас найти не просто. А свидетельство выдам такое, что лучше не надо! Да и связи у меня есть! Никому в Польше не советую быть моим врагом. До свидания.
И он вышел, хлопнув дверью. С минуту все молчали.
— Вот так номер! — нарушил молчание один из служащих.
— Возмутительно! — не выдержал директор винокуренного завода. — Он хочет сделать из нас шпионов.
— И что за тон!
— Я подаю об увольнении.
— Он с нами обращается как с солдатней.
— А что за язык! Это позор! Говорит с нами на каком-то жаргоне, словно думает, что мы не понимаем языка интеллигентных людей.
— Говорил так, будто намеренно хотел оскорбить нас.
— У нас только один выход: заявить о коллективном уходе.
— Именно о коллективном!
Не все, однако, разделяли этот взгляд. Молодой, лет тридцати пяти, агроном, по фамилии Таневский, предупредил:
— А я предупреждаю: на меня не рассчитывайте.
— И на меня, — добавил ветеринар.
Все с возмущением стали им говорить одно и то же. Таневский пожал плечами.
— Из-за чего волнуетесь? Не так обратился к вам? По-моему, это пустяки. Председатель Дызма — большой человек, у него такие заслуги перед родиной: ему надо решать государственные дела. И потому нечего удивляться, что он не разводит здесь Версаля. Наконец, это не светский раут, это деловое…
— Предложил нам доносить! Стыдитесь, пан Таневский, я вас не считал столь податливым в вопросах этики, — с возмущением выпалил главный бухгалтер.
— Извините, пожалуйста, но он никого не понуждал.
— Да? А что значат эти награды для доносчиков?
— Кто вам велит просить награды? — вспылил Таневский. — Скажу о себе… Раз я вижу, что крадут, моя обязанность довести об этом до сведения хозяина. Что? Разве нет? Не вижу ничего неуместного в том, что пан председатель хочет себя, верней, даже не себя — свою доверительницу, застраховать от злоупотреблений. Поступает разумно — и больше ничего! Только дурак позволит себя обворовывать. Если б он у себя в банке смотрел на хищения сквозь пальцы, смог бы он тогда прогреметь навесь мир? Сумел бы за несколько месяцев оздоровить хозяйственную жизнь?.. Если он требует добросовестной и сознательной работы, то он прав. Не так ли? А?..
Таневский стал ждать возражений. Но все молчали.
— Сюсюкать в жизни не приходится. А мы, поляки, так: чуть задели самолюбие — на дыбы. А потом и гонят в три шеи! Не угодно ли с самолюбием клянчить работы под чужими дверями. Я всякие виды видал, меня на мякине не проведешь. Между нами говоря, не вижу повода обижаться. Что говорить — известный государственный деятель, экономический гений, а мы — прошу прощения — мелюзга, мелкая сошка. Кто на жизнь смотрит легко, тот пусть себе «делает выводы», а я службы не оставлю. Председатель — человек толковый, знает что надо. Он нам пилюли не золотит, и это его право. Все!