Карьера Ногталарова
Шрифт:
— Зачем мерить температуру? Я вся дрожу. Дай немного хинина, и все пройдет.
— Во всяком случае, неплохо было бы измерить температуру, — сказал врач.
Женщина застонала:
— Разве ты не слышишь, что я говорю?! Разве мой голос доносится из колодца? Просто малярия, чего проверять? Я и раньше болела, районный врач дал хинин, я принимала, и все прошло. Если дашь немного хинина, я стану здоровой.
— Сперва полагается обследовать больного, а уже потом лечить.
— Нет, дитя мое, мы — крестьяне. Деревенская женщина не любит показывать себя доктору. Ты не думай, что здесь как в городе.
— Хинин имеется, но…
— Ну раз хинин есть, при чем тут «но»? Не видишь, у меня лихорадка. — Она застучала крепкими зубами и встала с места.
Врачу ничего не оставалось, как дать ей хинин.
— Принимайте, пожалуйста, три таблетки в день.
Женщина взяла лекарство.
— Большое спасибо. Пусть аллах тебе даст долгую жизнь, — сказала больная.
Когда она собралась уходить, врач открыл тетрадь и спросил:
— Извините, как ваша фамилия, ваше имя?
Поглядев маленькими глазками на врача, больная застонала:
— Зачем тебе это, дитя мое?
— Я должен отметить. Сюда мы вносим фамилии всех больных, посещающих нас. Как вас зовут?
— Зовут меня Гюльсюм.
— А фамилия, отчество, возраст?
— Ах, где мне взять силы считать, сколько мне лет? Не видишь, я ведь вся дрожу? Фамилии у нас не бывает. Все меня зовут Гюльсюм Енгэ-гызы. Спасибо тебе, доктор.
Об этой странной больной в тетради врача было написано только два слова: «Гюльсюм. Малярия». Он вычеркнул ее отчество, так как до сих пор он не слышал, чтобы мужчину называли енгэ [7] .
7
Енгэ — женщина, сопровождавшая невесту в дом жениха.
Как только Гюльсюм вышла из медицинского пункта, она ускорила шаги. Едва вошла в свой дом, тут же накрепко закрыла дверь, занавесила окна, прибавила в лампе огонь, разостлала на полу скатерть, а поверх нее белую бумагу. Потом открыла коробочку с таблетками, в которой оказалось десять штук акрихина, растолкла все таблетки в ступке и высыпала порошок на белую бумагу. Затем взяла щепотку соли и, добавив в нее порошок, все смешала. Желтые пылинки посерели. Гюльсюм взяла нож, разделила смесь на двенадцать частей. Потом каждые шесть долей смешала в одну кучу, высыпала каждую в стакан и спрятала оба стакана в шкаф.
— Если то, что в стакане, разделить на шесть частей, хватит на два-три дня, — шепнула она и украдкой посмотрела на окно. А белую бумагу, что лежала на скатерти, аккуратно сложила и спрятала. Принесла еду и поужинала. После этого потушила лампу, легла в постель и спокойно заснула.
Через несколько дней в медпункт снова зашла Гюльсюм, закутанная в шаль. И снова застонала:
— Твое горе пусть перейдет ко мне, доктор. У меня резь в желудке. Дай мне лекарство.
Врач хотел обследовать больную, но Гюльсюм опять заупрямилась: «Деревня… Женщина… Чужой мужчина». Получив таблетки от желудочной боли, быстро ушла. Как и раньше, придя домой, растолкла полученные от врача таблетки, добавила туда щепотку черного перца. «Лекарство» стало черным. Гюльсюм разделила его на девять частей. Затем каждые три части соединила в кучку…
И так, Гюльсюм, жалуясь на всякие болезни, часто заходила в медицинский пункт и, вымогая у врача всякие порошки и мази, смешивала их с солью, перцем, изменяя их вид.
Зачем? Для чего?
Никто не ведал. Не знал об этом и молодой врач. Да откуда ему было знать, что Гюльсюм, получая от него всякие лекарства, видоизменяла их и ими врачевала других. Врача интересовало только два вопроса: во-первых, почему, внешне здоровая женщина, Гюльсюм так часто болеет и ходит за лекарством? Во-вторых, почему другие колхозницы все еще не показываются врачу-мужчине?
Как-то к нему, задыхаясь, прибежал мальчишка.
— Доктор, вас зовет учитель. Говорит, чтобы вы взяли свою сумку и быстрее шли к нам.
— Что случилось?
— Мама умирает.
Врач поспешил к больной и увидел что-то странное. На кровати лицом вниз лежит женщина, ее трясет лихорадка. Ниже колена у больной видна рана. Видна потому, что она откинула правую ногу в сторону. Рана была намазана какой-то черной зловонной мазью.
— Что за рана? — спросил врач.
Муж больной не то сердито, не то виновато ответил:
— Нога поранена. Намазала лекарством, чтобы прошло. Но, как только намазала, стала громко кричать.
Он повернулся к жене и несколько возвысил голос:
— Успокойся, успокойся, сама виновата!
Врач удивился:
— Намазала лекарством? Что за лекарство? Кто же его дал, чьих же рук это дело?
— Это дело рук дочери Енгэ.
— Чьих?
— Дочери Енгэ.
— А кто это такая?
— Гюльсюм. Мы ее называем «дочь Енгэ».
Молодой врач снова удивился. И было чему.
Мы упоминали: когда Гюльсюм впервые пришла на медицинский пункт, врач отметил ее имя, отчество. Но тут же он ее отчество вычеркнул, так как оно показалось ему странным. Теперь врачу стало ясно, что он напрасно это сделал, по той причине, что Гюльсюм звали: «Дочь Енгэ». Прозвище это досталось ей от покойной матери в наследство вместе с ее профессией. Как и ее мать, она занималась врачеванием. Разница была в том, что мать «делала» лекарства сама и продавала их крестьянам, а ее дочь продавала лекарства, добытые у врача. Короче говоря, дочь Енгэ свое врачевание несколько «осовременила». Воспользовавшись тем, что деревенские женщины не ходят к мужчине-врачу, дочь Енгэ навещала больных женщин, узнавала, что у них болит и тут же отправлялась в медпункт.
Дела у дочери Енгэ шли отлично. Хотя полученные ею от врача лекарства при «обработке» теряли до некоторой степени свои качества, но тем не менее эти лекарства в основном оказывали положительное действие на больных и приносили ей славу. Если бы не случай с раной на ноге, кто знает, как бы еще возвысился авторитет дочери Енгэ.
Гюльсюм постигла неудача, она не смогла вылечить рану на ноге колхозницы. Лекарства ее собственного производства — пепел от сожженных тряпок, горячее тесто, кусок войлока, намоченный в керосине, — не помогли, наоборот, дали осложнения. Родственники и соседи собрались вокруг больной женщины. Кто-то сказал: