Карьера Ногталарова
Шрифт:
Теперь он учил стихи на память и постоянно декламировал их: на работе, в столовой, на улице.
Вскоре у него появилась толстая тетрадь с алфавитом, с которой он не разлучался. В нее он вносил услышанные слова, которые пригодились бы для рифмы. Например: «гюль» — «бюль-бюль», «том» — «атом».
Однажды приятель мой предложил мне:
— Скажи слово, и я тут же подберу рифму.
— Отстань, — не соглашался я.
Но он не унимался. Я не выдержал натиска и, чтобы отвязаться, произнес:
— Агыз.
Мой друг быстро перелистал тетрадь, нашел нужную страницу и стал выстреливать:
— Кагыз, Ялгыз Махмыз, Балдыз, Арсыз, Шарсыз…
Комнату наполнили звуки «ыз», как будто по ней носились встревоженные мухи и неугомонные комары.
— Хорошо. Я убедился, ты достиг многого, теперь поэзия в твоих руках. Но… довольно, — сказал я.
— Нет, ты послушай: папрыз, гарсыз, тарсыз.
— Прекрати, ради бога, ты уже достаточно нажужжал, — взмолился я и закрыл уши. Однако я видел, как шевелятся его губы, он явно продолжал перечислять слова, которые рифмуются со словом «агыз».
Так длилось некоторое время. Я уже не был в состоянии лицезреть его тетрадь с алфавитом.
Затем наступил более мучительный этап: будущий поэт наловчился подбирать рифмы, не заглядывая в тетрадь. Достаточно было кому-либо в присутствии «поэта» обронить звонкое слово, как он мгновенно рифмовал его. Многих стала забавлять подобная страсть моего коллеги. Нашлись любители, которые ради своего удовольствия звонили ему по телефону и просили подобрать рифму для того или иного слова.
Или к нам в комнату входил сотрудник другого отдела и, остановившись у стола моего друга, как бы нечаянно произносил:
— Балгабаг.
Сразу слышалась пулеметная очередь:
— Маймаг, гыргаяг, гашкабаг…
Но вот кто-то звонит и, развлекаясь, произносит:
— Послушай… Каса.
В ответ слышится:
— Таса, эса, маса.
Наступил третий этап: вступление моего приятеля на поэтическую стезю, он стал писать стихи. На правой стороне чистого листа бумаги мой друг писал столбиком слова, которые рифмовались между собой. Затем заполнял левую сторону словами, обращая внимание лишь на количество слогов в них. Когда у него получались строчки соответственного ритма и размера, он считал, что стихотворение готово.
— Послушай мои новые стихи, — говорил он мне.
Что было делать, я слушал.
— Ну как? — требовал ответа доморощенный поэт.
Вам, надеюсь, нетрудно представить себе мое положение. Я внимал его стихам, как будто он читал их на незнакомом мне языке. Правда, иногда я улавливал одну поэтическую строчку, она походила на короткую трель соловья среди каркающих ворон. Я просил автора повторить эту строчку и в душе радовался, если ему удалась одна строчка, что, возможно, со временем хороших строчек станет значительно больше, но увы! Подлинно поэтическая строчка, как выяснялось, принадлежала какому-либо признанному поэту.
Однако приятель мой не обращал никакого внимания на мое мнение, осуждавшее его потуги, и относил свое «стихотворение» секретарю нашей редакции или в редакцию другой газеты.
Теперь у него появилась новая, не менее толстая тетрадь, на страницах которой красовались написанные им стихи.
Нередко он восклицал:
— Скорее бы напечатать первое стихотворение.
И напечатал!
Как-то наш отдел готовил литературную страницу молодых поэтов и прозаиков. Как ни старался сотрудник, отбиравший произведения для этой страницы, он никак не мог обнаружить в тетради моего друга хоть мало-мальски подходящее стихотворение.
Наконец отредактированная литературная страница была представлена секретарю редакции. Ее в свою очередь одобрил редактор, и литстраницу отослали в типографию.
Как назло, в этот день моего друга назначили помощником дежурного по номеру с литстраницей.
Ночью набранную литстраницу привезли в редакцию. Еще раз прочитывая ее, редактор, как это бывает, «снял» одно стихотворение: оно показалось ему слишком слабым по сравнению с другими.
Надо было немедленно заменить его. Другого подходящего стихотворения не нашлось ни в секретариате, ни в нашем отделе. Редактор торопил дежурного, имея в виду, что номер газеты должен выйти в свет в положенное время, без опоздания.
И тут мой коллега решил, что наступил его час.
— Товарищ редактор! У меня есть стихи. Можете выбрать любое, — и протянул редактору известную нам тетрадь.
Редактор не отмахнулся. Почему? Он, видите ли, сам когда-то писал стихи. И, вероятно, давно умолкнувшая в душе редактора поэтическая струна дала о себе знать. Редактор стал листать предложенную ему тетрадь.
Затем о себе дала знать другая струна: иной редактор если и не пишет стихи, то считает, что умеет их править, шлифовать, «дотягивать» до нужного уровня. В самом деле, кому не лестно покровительствовать начинающим прозаикам и поэтам, чтобы спустя годы иметь право заявить: «Первые его стихи (рассказ) напечатал я. Правда, мне пришлось потрудиться над ними».
Наш редактор довольно быстро нашел в тетради моего друга нужное, на его взгляд, стихотворение и начал мудрить над ним. Первым делом заменил название, затем стал вписывать в него совершенно новые строчки. В общем, написал почти новое стихотворение.
Оставшись довольным своим творчеством, тут же послал его в набор. Да, что осталось неприкосновенным, — это имя и фамилия моего товарища.
Все были удовлетворены: редактор, дежурный по номеру и его помощник — «автор».
До самого выхода номера мой друг не покидал типографии. Схватив целую кипу вышедшей в свет газеты, он примчался в редакцию.
Надо было видеть глаза «автора». У меня нет слов, чтобы описать его вдохновенное лицо. Еще бы, кого не радует первое свое произведение на страницах газеты или журнала.
Конечно, он протянул мне литературную страницу, счастливо смеясь, ткнул пальцем чуть повыше своей фамилии:
— Читай! Разве я не говорил тебе, что буду подлецом, если не стану поэтом?
Когда мы в этот день, по обыкновению, вдвоем возвращались домой, мой друг, встречая знакомых, вместо приветствия громко, восторженно вопрошал: