Карьеристки
Шрифт:
— Что ты здесь делаешь?
— Ты разрешила мне войти, как я понял — спокойно произнес Питер, закрыл за собой дверь и предложил ей сигарету. Она отказалась. Он пожал плечами и закурил. — Хорошая речь, если можно так выразиться. Ты держалась очень мужественно.
— Спасибо, — Ровена слегка расслабилась. Ничего не поделаешь, она действительно рада его видеть. Питер не подходил к ней после поцелуя на балу уже неделю. «Кому я не доверяю? Ему или себе? Да, надо было набраться мужества или все бросить и сбежать. Но у меня обязательства перед избирателями».
Он глубоко затянулся.
— И ничто не может заставить тебя выйти из игры?
— Ничто, — осторожно ответила Ровена. Только по двум причинам такой человек, как Кеннеди, мог появиться в этой комнате в столь неурочный час. Секс или политика? Но ведь он встречается с ее лучшей подругой, значит, первое отпадает. — В чем дело, Питер?
— Я хочу, чтобы ты вышла из избирательной кампании.
Ровена откинулась назад, глотнула чай. Она удивилась, но не была потрясена, насмотревшись на многое — предательство, нерешительность, перебежки с одной стороны на другую, слишком многое, чтобы сейчас смутиться. На секунду Ровена задумалась, знает ли о его решении Топаз, но потом отбросила эту мысль: Топаз ее ближайшая подруга. Да, это удар, но не слишком сильный, вряд ли сейчас даже Питер Кеннеди способен спасти Джилберта. Особенно после ее сегодняшнего триумфа.
— Нет, ничего подобного я не собираюсь делать, — сухо ответила она. — И я полагала, ты меня поддерживаешь, Питер.
— Значит, ты ошибалась, — так же сухо ответил Кеннеди.
— А Топаз знает, где ты? — спросила она. Сердце ее колотилось. Зачем Питер пришел? Почему он снова переметнулся на другую сторону? Из-за того, что она отвергла его?
Ровена смотрела на красивое лицо, мускулистое тело, золотистые волосы, мокрые от дождя, ей не хотелось, чтобы он злился на нее. Ей хотелось ему нравиться.
— Я не могу взять назад слово, данное Джилберту, — проговорил он в ярости. — Как ты не можешь понять?
— Но ты и мне дал слово.
Питер казался сердитым, виноватым и смущенным, она понимала — внутри него идет борьба, он ищет мотивы и доказательства правильности своих действий. Как ни глупо, это льстило ее самолюбию — приятно, что из-за нее он в таком смятении. И желание, пока еще очень слабое, начало зарождаться в ней.
— Я знаю, — сказал Кеннеди, его синие глаза смотрели на нее в упор. — Я не должен был это говорить, просто я ничего не смог с собой поделать.
Во второй раз за вечер Ровена почувствовала, что время будто остановилось. Несколько секунд она молчала, они слушали потрескивание огня в камине, а за окном собиралась гроза. Ветер стонал, метался среди каменных строений елизаветинских времен. Наконец она спросила:
— Что ты имеешь в виду?
Сердце ее стучало в груди, в горле пересохло, она ждала ответа.
Питер протянул руку и нежно погладил ее по щеке.
— Ты хорошо знаешь, что я имею в виду, — сказал он. — Скажи мне, если я ошибаюсь, скажи мне, что ты не испытываешь ко мне никаких чувств. Что ты не думаешь обо мне. Что я для тебя никогда не буду чем-то большим, чем друг твоей подруги.
Переполненная желанием, Ровена молчала.
От его прикосновения стало горячо между ног.
— Ну скажи хоть что-то, — взмолился он, — и я уйду.
На долю секунды Ровена вспомнила слова Топаз — как много для нее значит Питер, из-за него она хочет остаться в Англии.
Потом снова посмотрела на красивое лицо, крепкую мускулистую фигуру, поймала взгляд Питера и выбросила эти мысли из головы.
— Нет, — сказала она. — Ты не ошибаешься.
5
Жизнь, казалось, шла своим чередом. Уже скоро выборы, и Ровена вела себя расчетливо и разумно: организовывала тайные поездки, заручаясь голосами избирателей-друзей, писала конспекты выступлений, проводила деловые встречи и следила, чтобы все ее сторонники делали то же самое. Питер явно поддерживал Джилберта, и поэтому Ровене и ее коллегам приходилось работать вдвойне. Но скоро все должно завершиться.
Туристы, как и каждое лето наводнявшие Оксфорд, страшно удивились бы, узнав, что скрывается за мельканием велосипедистов в мантиях, пузырями раздувавшихся на спине, за шпилями, башенками, пикниками с шампанским. А тем временем здесь шла отчаянная борьба за власть, куда суровей избирательных гонок в конгресс. Студенты дрались за место на беговой дорожке.
Конечно, у Ровены были союзники. Один из них — газета «Червелл», она поддерживала Гордон все время. Колледжи. Ребята регулярно приходили на дебаты, особенно когда разнесся слух о представлении, устроенном Ровеной. Но эта экстравагантная выходка (или случай?) была не главное, многих студентов влекла социалистическая идея. Джилберт хотел стать президентом. Казалось, он и должен им стать, ведь ему обеспечена поддержка старой школы, всех стоящих за спиной его отца, всех посещающих приемы его матери. Одним словом, все традиционное, солидное, воспринимавшееся безоговорочно полсотни лет назад, та «добрая старая Англия» стояла за его спиной. Но много ли это значило для молодежи восьмидесятых? Разве что для тех, кто, лишенный наследства, притворялся, что старые ценности — это для него все.
Старинные солидные колледжи, предпочитавшие, чтобы все оставалось, как прежде, — Ориел, Линкольн, Джезус, Баллиол, Квинс и особенно Тринити. Спортсмены из клуба «Оксфорд блю», соответственно, с голубой кровью. Но только не Крайстчерч. Ровена была из его мира.
Именно это и подвигло мальчиков действовать. Ровена проявила непокорность. Дочь Чарльза Гордона, воспитанная в Сент-Мэри-Аскот, должна бы понимать. Джилберт и Питер могли бы подготовить для нее президентство на следующий срок, но она настаивала на борьбе с ними. И создавала свою собственную команду.
Она околачивалась повсюду с этой дерзкой американкой, буквально не расставаясь с ней и заявляя во всеуслышание, что собирается заняться музыкальным бизнесом.
Она была феминисткой. Предательницей.
Ее надо проучить.
Если бы Джилберт Докер увидел, что скрывается под холодной маской Ровены, выставленной напоказ всему Оксфорду, он бы немного расслабился. Работа в его поддержку шла, дело продвигалось.
Правда, никто не знал, что делает Питер Кеннеди.
А Ровена Гордон потеряла контроль над собой.