Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
Другой крикнул:
— Смотрите на меня! Я — Лептин!
Имя это не говорило Андриску ни о чем, как и десятку неведомо откуда подошедших брундизийцев.
— Да, я Лептин, убивший Октавия и спасший честь Сирии. Не давайте становиться себе на горло! Действуйте как я! А Деметрий — пес, вскормленный ромеями, будь он проклят!
Андриск почувствовал прикосновение к своему плечу и обернулся.
Это был ромей.
— Ты должен знать греческий, — сказал он по-латыни. — О чем он?
Андриск подумал, что не следует распространяться, и ответил коротко:
— Он
— А что он такое сделал?
Андриск пожал плечами:
— Он сказал что-то непонятное.
Оставшись один и стараясь вникнуть в смысл только что им увиденного и услышанного, юноша вспомнил слова Блоссия: «В мире нет ничего случайного». «Значит, — думал он, — судьба, направив меня в Брундизий и столкнув сначала с Теренцием, а затем с этими узниками, хотела о чем-то предупредить? О чем?»
В РИМ
Блоссий торопливо шагал по обочине дороги. Широкополая шляпа защищала от солнца, но не могла укрыть от пыли, поднимавшейся при каждом порыве ветра. Старик шел, не замедляя движения, не поворачивая головы.
Это была одна из мощеных дорог, пересекавших Италию во всех направлениях и сходившихся в Риме. Они носили имена тех цензоров или консулов, которые добились решения об их постройке, — та же, по которой он шел, называлась не только дорогой Аппия, но и царицей дорог, потому что была древнее других.
Издали она казалась гладкой, как лезвие меча, — ни единой выемки и шероховатости. Камни будто вросли в землю и стали такой же частью местности, как холмы, поросшие рыжей травой, как пинии и небо в бегущих облаках.
Блоссию вспомнился яркий солнечный день, когда его в толпе рабов гнали по дороге в Кумы. Тогда он уже ни на что не надеялся. Но судьба подарила ему свободу, сделала учителем, дала учеников. Он успел их полюбить, и они полюбили его. У него появился дом и книги. И все это унесено, словно порывом ветра. Недаром говорят: «Не носись со своим счастьем. Подуешь, и улетит». Элия в Риме. Андриск неизвестно где. Он прислал письмо, из которого можно понять, что тот покидает Италию. Судьба соединила Блоссия с другими двумя учениками. Он уже знал их имена: Семпрония и Тиберий. Их отец — консул Тиберий Семпроний Гракх, мать — Корнелия, дочь Сципиона Африканского. Его рекомендовал эллин Полибий. Филоник не захотел отпускать, и тогда Блоссий оставил ему дом и все, что в нем было, кроме вот этого.
Он опустил с плеч котомку и нащупал сквозь материю толстые твердые губы, нос с горбинкой. «Что было бы с миром, — думал Блоссий, — если бы ты в ту бурную ночь не доплыл до берега? Ты не нашел бы в Элладе учеников, и Эллада не обрела бы в тебе своего учителя. И о тебе никто бы не узнал в Риме. Ты учил, что нет ни эллина, ни варвара, ни господина, ни раба, а есть добро и зло, красота и безобразие, целесообразность и хаос. И есть мир, созданный разумом для людей и богов, ибо разум — это то, что главенствует надо всем. И может быть, отблеск божественного знания проникнет в темные души, и Рим станет
ЗОВ БУРИ
Снаружи бесновалась буря. Она выла сотней разъяренных молосских псов и билась о стены кудлатым лбом, бессильная понять, что перед нею не наскоро слепленная пастушья хижина, а сложенный из крепких камней дом фракийского князя.
От пылающего очага по залу разливалось приятное тепло. Языки пламени выхватывали из мрака то мужественное лицо князя Барсабы, то стройного юношу, то брошенный в угол холщовый мешок странника, то стол с пузатыми кувшинами и снедью.
— Надо ли ожидать чуда? — проговорил Андриск, наливая себе вина. — Люди забыли простые истины. Ты ведь знаешь поговорку: «Действуй так, словно пожар в твоем доме». А мы, македоняне, когда пожар объял Сирию, делали вид, что это нас не касается. Потом, когда пламя войны добралось до нас, все отвернулись, чтобы не вдохнуть дыма.
Взглянув на юношу, Барсаба произнес торжественно:
— Ты прав! Сотни лет наши народы жили бок о бок. Что с соседями не случается? Порой мы без спроса появлялись у ваших домов. Но и вы не оставались в долгу, помогая нашим недругам. Теперь же надо забыть о раздорах и протянуть друг другу руки.
Он сделал большой глоток и сунул ритон в подставку, имевшую форму треножника.
Андриск отпил из своего фиала и, приблизив его к княжескому ритону, сказал:
— Мой дед Филипп первым понял, какую угрозу представляет Рим. Он заключил союз с Ганнибалом и сделал все, чтобы вражда между македонянами и фракийцами была забыта. Мой отец Персей отдал тебе в жены мою сестру. С горечью я узнал, что она ушла в Аид. Но все же мы остались родственниками. Я пришел к тебе, как к брату, с просьбой о помощи.
Барсаба поднес ритон к губам и выпил его до дна.
— Во Фракии двадцать племен. Под моей властью лишь одно из них. Если я призову к войне, князья мне скажут: «Откуда ты знаешь, что юноша, пришедший к тебе, сын Персея?»
— А ты им ответь: «Он похож на мою жену, которая ушла в Аид», и они тебе поверят.
— Может быть, и поверят. Но одни они войну против ромеев все равно не начнут. Вот если бы тебе согласился помочь царь Пергама Аттал… Словом, советую тебе посетить Пергам. Я помогу тебе добраться до Салоник. Тебя посадят на корабль. Аттал, после того как выслали из Рима его брата Эвмена, стал римоненавистником. Ты можешь на него рассчитывать.
ЭЛИЯ
«Вполне счастливы одни лишь боги». Каждому приходится когда-нибудь на самом себе или на судьбе близких познать справедливость этой поговорки. Казалось бы, чего недоставало консуляру Элию Пету для полного счастья. Если кто-нибудь хотел указать пример благополучия, обычно вспоминал его семью — жену, двух сыновей и трех дочерей. А сам ее глава? Разве это не образец человека, умеющего сохранить в любых обстоятельствах трезвость ума и спокойствие духа? Поэтому его миновали обвинения и нападки, которые подчас превращали курию в поле бескровного боя.