Карфаген смеется
Шрифт:
— Какой прекрасный закат!
— Мне кажется, британские офицеры были очень любезны.
— И русские тоже необычайно учтивы. Разве это не прекрасно — сидеть в настоящем экипаже?
Поездка оказалась относительно короткой — промчавшись по аккуратным улочкам, не разрушенным войной, мы вскорости достигли «Ориенталя», высокого и изящного здания на набережной, окна которого выходили на гавань. Полированное каменное крыльцо и резные колонны в египетском стиле, украшенные золотом, вызвали у меня ощущение уюта и покоя. Баронесса ждала в экипаже, я поднялся по лестнице и вошел в просторный тихий холл, приблизился к стойке администратора и спросил, есть ли в гостинице свободные комнаты. Худощавый армянин, управляющий, изобразил искреннее огорчение и сообщил, что обычных номеров не осталось, только два «люкса» по цене три английских фунта за день. Он с радостью примет чек любого солидного европейского банка, в крайнем случае готов получить оплату франками, но, к великому сожалению, никак не сможет принять русские платежные средства, за исключением золотых. Я сделал вид, что это совершенно в порядке вещей, и продемонстрировал легкую надменность и нетерпение. Управляющий повторил свои извинения и отправил грузина–швейцара за нашим багажом. Я в это время проводил баронессу по широкой желтоватой мраморной лестнице на второй этаж. На полу лежали розовые ковры, обивка стен была того же цвета. Это напомнило мне о роскошных путешествиях первым классом в довоенные времена. Наши номера находились на разных этажах, один над другим. Когда мы подошли к дверям ее комнаты, я снял шляпу, поклонился и громко пожелал баронессе приятного отдыха.
— Всегда к вашим услугам.
— Я вам очень признательна, господин Пятницкий.
— Не желаете ли поужинать со мной сегодня вечером?
— Спасибо.
— Встретить вас здесь в шесть тридцать?
— В шесть тридцать. Превосходно.
Я подал швейцару знак, что можно идти наверх. Мы расстались. Эта небольшая сценка, конечно, предназначалась только для служащих отеля. Я преодолел еще один лестничный пролет, укрытый земляничного цвета ковром, затем прошел со своей маленькой сумкой в огромную дверь, которая подошла бы для дворца калифа. Я оказался в изысканной гостиной. Дальше находилась спальня, размеры и обстановка которой скорее были бы уместны в небольшом гареме — огромная кровать под балдахином, газовые занавески, потолок, расписанный темно–синими и золотыми арабесками. Из окна открывался вид на высокие пальмы и синее море. Я оказался в раю. Я дал швейцару на чай серебряный рубль и молча усмехнулся в ответ на его недовольство. Когда он удалился, я вышел на балкон и полной грудью вдохнул теплый пряный воздух. Я забыл, на что похож настоящий комфорт. Это было предвестие всего, на что я мог рассчитывать в Европе. Конечно, подобную роскошь я увижу в Лондоне. Роскошь в Париже. Роскошь в Ницце. В Берлине. Там будут солидные автомобили, загородные дома аристократов, слуги, дорогие рестораны — все то, чего я уже никогда не ожидал увидеть лишь два месяца назад. Я начал понимать, что вскорости смогу жить в городах, которые не меняются в одно мгновение, в городах, где внезапное нападение представляется невозможным, где процветает поистине неуязвимая культура и порядок, в городах, где слово «большевизм» считается в худшем случае дурной шуткой и где законность остается чем–то само собой разумеющимся.
Когда я снял пальто и пиджак и растянулся на синем бархатном покрывале, меня начал бить озноб. Я судорожно дышал и хохотал в голос, слезы облегчения текли по моему лицу. Я наконец осознал, насколько мне повезло, как страшен был тот ужас, которого я избежал. Для меня стали нормой насилие, подозрительность, ложь, внезапная смерть, клевета, беззаконие. Но внезапно я увидел, что по–прежнему существуют безопасные, уютные места, культурные спутники, которых я сам могу выбирать. И заслуженная награда ожидала меня совсем рядом. Почти опьянев от волнения, я надел пиджак, выскользнул за дверь и осторожно спустился, стараясь не привлекать ничьего внимания.
Моя восхитительная любовница, уже полураздетая, бросилась в мои объятия — мягкое, душистое, нежное, похотливое создание. Даже не сняв верхнюю одежду, я взял ее прямо на покрывале. Потом мы разделись, укрылись замечательными, недавно выстиранными и благоухающими лавандой льняными простынями и снова начали совокупляться. Как же я хотел влюбиться в нее, позабыть о здравом смысле, поклоняться ей! Я взлетел на высоты эйфории, придумал изумительную свадьбу и обещал хранить верность своей возлюбленной до самой смерти — так обычно и поступали мальчики моего возраста. Здравый смысл не имел значения. Леда испытывала такое же наслаждение, как и я. Ее тело было таким мягким, таким роскошным, таким реальным… В самом разгаре любовных ласк на ее лице застывало выражение экстаза, и она становилась похожа на богиню, в жилах которой текла не кровь, а раскаленная медь. Моя влюбленность никому не причиняла вреда. Ее вожделение было восхитительно. Моя похоть была столь же велика. Мы обрели безграничный запас энергии. Нам не понадобился даже кокаин. Позже я скрылся в спальне баронессы, а она заказала вино и еду. Мы набросились на сыр, холодную говядину и лососину. Мы жадно глотали французское шампанское. Когда минула половина седьмого, мы позабыли о том, что собирались пообедать в приличном заведении, и снова совокупились на темно–синем турецком ковре. Потом она заказала в номер икру и белое грузинское вино, и мы пожирали пищу так же жадно, как вылизывали друг друга. Я не был влюблен. Я никогда не смог бы полюбить другую женщину, кроме моей матери или миссис Корнелиус. Но Леда была влюблена, и это чувство передалось мне, оно вдохнуло в меня новую жизнь. Я почти позабыл об Эсме и обо всем, чего лишился. Баронесса сказала, что я, наверное, величайший любовник в мире, наша связь никогда не должна прерваться. Я знал, что она не осмеливается произнести, чего хотела на самом деле: чтобы мы остались вместе навсегда. Она ждала только моего слова. Но я ничего не сказал. Я уже посвятил всего себя одной мечте. Я мог бы ее воплотить с той Эсме, которую я знал до революции, ибо она с детства слепо поклонялась мне. Но Эсме исчезла. Ее не могла заменить эта красивая решительная аристократка, наделенная таким же воображением и такими же амбициями, как и я сам. Леда привыкла властвовать, и поэтому ее желания почти всегда сталкивались с моими. Таких женщин, как Эсме, больше не осталось. И без нее мне приходилось реализовывать свои мечты в одиночестве.
На следующее утро мы, слегка уставшие, вернулись, чтобы узнать, когда отправится корабль. Мистер Ларкин сказал, что, по его предположениям, мы пробудем в порту еще не менее двух дней. Как дети, освобожденные от школьных занятий, мы прогулялись по усаженному пальмами променаду и посмотрели на маленьких мусульманских мальчиков, которые играли на пляже в салки и бабки. Потом по предложению баронессы мы направились к церкви Александра Невского [24] — отделанному голубым мрамором зданию, строительство которого закончилось лишь несколько лет назад. Эта церковь, с ее золотым куполом и шпилями, была воплощением истинно русской веры. Великое множество людей входило и выходило из огромного храма. Я предположил, что они молятся о пропавших родственниках, а может, и о душе самой России. Мы хотели задержаться лишь на пару минут, просто чтобы суметь потом рассказать об увиденном, но баронесса решила, что следует остаться подольше, и я был благодарен ей за это. В те времена я еще не обрел веру, и все же чувствовал себя гораздо спокойнее в этих беломраморных храмах, под высокими сводчатыми потолками, среди великолепных икон. Здесь я обнаруживал доказательства истинной духовности русских людей, ибо все раскрашенные доски, стоявшие в нишах, были произведениями настоящих мастеров. Укрываясь в этом тихом священном месте, вдали от страданий Одессы и Ялты, невозможно было думать о том, что варварство так стремительно поглотило нашу страну. Потом я услышал, что после ухода англичан из Батума большевики начали спорить, как использовать собор. Кто–то хотел устроить там конюшни, но православные возмутились. После долгих переговоров наконец был найден компромисс: «Мы согласны — сделайте из нашего собора конюшню. Но тогда разрешите нам устроить в вашей синагоге сортир!»
24
Имеется в виду войсковой собор Святого Александра Невского, разрушенный православный собор в Батуми. Закладка и освящение фундамента происходили в присутствии императора Александра III и членов императорской семьи. Собор разрушили в 1936 г. в ходе атеистической кампании. Фундамент его послужил основанием нового здания гостиницы «Интурист».
У главного престола мы наткнулись на изображение Христа, стоящего на воде, в натуральную величину. Он протягивал руку помощи тонущему Петру. Это была пророческая для России картина. Петр, наш святой заступник, тонул. И Христос оставался нашей единственной надеждой. Эта фреска произвела на меня более глубокое впечатление, чем я тогда подумал. Вынужден признать, что в ту минуту я стремился поскорее вернуться в «Ориенталь», в нашу постель. И все же я до сих пор могу вспомнить резную мраморную отделку, окружавшую изображение. Стоящего Христа окружал золотистый свет. Петр по пояс погрузился в воду, простирая руки к нашему Спасителю. Я помню цветы и вырезанные на камне кресты, маленькие электрические лампочки, висевшие под куполом. Все было совершенно новым. Несомненно, большевики все уничтожили и продали то, что представляло ценность, оттолкнув руку помощи, протянутую Христом.
Мы с Ледой некоторое время погуляли по саду, разбитому близ собора, и удалились через боковые ворота — как раз вовремя, чтобы увидеть отряд пенджабцев, шагавших по бульвару. Уверен, что англичане использовали такие отряды, как французы использовали сенегальцев: в знак предупреждения, чего ожидать в случае победы красных. Азия не ушла из Батума, даже во время короткой передышки. Пенджабцы шагали двумя колоннами к гавани, в тюрбанах цвета хаки и с винтовками за плечами. Как обычно, баронесса не поняла смысла происходящего.
— Они выглядят великолепно, не правда ли? — сказала она.
Такое же замечание могла сделать женщина восьмого столетия, увидев, как мавры перебираются через стены Барселоны. Они, несомненно, считали, что возвращались домой, потому что самым своим именем Барселона обязана основателю — карфагенянину Гамилькару Барке. Когда римляне изгнали карфагенян из Европы, когда испанцы наконец вытеснили мавров — посчитал ли кто–то ужасную цену? В те дни честь и религия значили все. Когда Великобритания решила, что больше не может содержать индийских наемников, она вывела их из России, бросив людей на милость варварских орд, врагов Христа. Запад выждал всего год или два, а потом начал заключать торговые соглашения [25] . Торговое соглашение — вот что погубило Китайскую империю. Чингисхан знал им цену. С тем же успехом можно было подписать договор с самим Сатаной!
25
Англо–советское торговое соглашение, подписанное в Лондоне 16 марта 1921 г., было первым соглашением общего характера между Советской Республикой и Великобританией, а также первым соглашением Советской Республики с одной из великих держав.
«Россия будет спасена. Россия будет спасена», — шептала мне той ночью Леда. Но сегодня я спрашиваю свою баронессу, которая, вероятно, умерла, когда большевистские бомбы обрушились на ее квартиру на Брюдерштрассе двадцать пять лет спустя: «Моя дорогая женщина, которую я почти полюбил, когда же это случится?» Она жила над берлинской антикварной лавочкой и работала на швейцарского специалиста по иконам. Я так и не узнал, было ли что–нибудь между ними. Швейцарец выжил. Он умер от старости в Лозанне совсем недавно, заработав миллионы на наших иконах. Ей было примерно пятьдесят семь. Я не испытываю к ней ни малейшей неприязни. Я до сих пор могу вспомнить ее запах. Действительно, я могу вспомнить, как пахли мы оба. Я чувствую, как тонкое белье оборачивается вокруг наших тел, чувствую мягкость и упругость матраса, я смакую вино, слышу шум, доносящийся с улицы, где солдаты стоят на страже мира. Звезды сияют золотом в темно–синем небе, на фоне которого виднеются силуэты пальм. Я вижу огни кораблей над водой, слушаю гудки сирен и крики ночных птиц.
Потребовалось двадцать тысяч британских солдат, чтобы в одном небольшом русском городе сохранить иллюзию того, что прошлое можно сберечь или даже вернуть. Иллюзии ничего не стоили своим создателям. Я помню знаменитые арабские сказки, в которых колдуны расточают свои души на создание призраков. Награда всегда слишком мала, и она не стоит затраченных усилий. Смотрите, говорит волшебник, вот грифон, а вот дракон! Мы не видим, говорят зрители. Взгляните снова! Ах да, теперь мы видим! Но энергия перешла от иллюзиониста к иллюзии. И вот он мертв. Почти все империи пытаются спастись именно так — перед самым концом. И в какую цену обошлась русским людям коммунистическая иллюзия?