Карибы
Шрифт:
— Ну, еще месяц-другой, и можно сматывать удочки! — ненавязчиво повторил карлик Санлукар. — Как только золото достигнет краев сундука, мы отчаливаем.
— Куда?
Этот вопрос задал Сьенфуэгос, не прекращающий ходить по хижине, чтобы укрепить мышцы. Он не остановился, даже когда лилипут ответил, угрожающе наставив на канарца указательный палец.
— А это уж твоя забота, Гуанче. Если тебе удастся договориться с дикарями, чтобы они показали нам дорогу, то получишь свою долю добычи и можешь отправляться на все четыре стороны. А иначе я просто чикну тебе ножиком поперек
— Поперек или вдоль — какая разница? — усмехнулся Сьенфуэгос. — Но ты мне так и не ответил, куда вы собираетесь отправиться.
— Ко двору Великого хана. К золотым городам Сипанго.
Канарцу пришлось ухватиться за столб посреди хижины, чтобы не рухнуть от изумления.
— В Сипанго? — переспросил он, решив, что ослышался. — Ко двору Великого хана? Ну-ну! А я и не знал, что остались еще идиоты, которые верят, будто фантазии Колумба имеют какой-то смысл. Уж куда-куда, а в Сипанго отсюда никак не добраться, а если Великий хан где и существует, то на другом краю света.
— Врешь!
— С какой стати мне врать?
— Потому что ты не хочешь нас отсюда вытащить.
Сьенфуэгос повернулся к Бельтрану Винуэсе, который всегда говорил мало, зато, казалось, мог прочитать самые потаенные мысли. Был он человеком мрачным и глядел на всех окружающих недоверчиво.
— А какая мне выгода от того, что вы останетесь здесь? — спросил он. — Или вы думаете, я сам хочу здесь остаться? Вы понимаете, что, будь у нас малейшая возможность достичь обитаемых мест, мы бы уже давно туда добрались? Я вовсе не такой дурак, каким вы меня считаете. А поскольку изучил и язык карибов, и асаванов, то могу сказать, что живущие здесь люди на протяжении многих поколений ничего не слышали ни о городах, ни о Великом хане. Даже их легенды о нем молчат, а ведь в легендах куда меньше правды, чем в действительности.
— А ведь он, пожалуй, прав, — вмешался баск Иригоен, производивший впечатление самого разумного человека из этой четверки. — Мы же все видели дикарей Эспаньолы, а местные ничуть не лучше. Королевские географы утверждают, что чем дальше на запад, тем дальше от Сипанго и Катая, и я уже начинаю верить, что это правда. Самый короткий путь из Европы в Катай должен пролегать по суше, с запада на восток — или уж на юг, огибая Африку. Так что боюсь, они правы, а адмирал ошибается.
— Но ведь Колумб всегда говорил... — вмешался беззубый Бабник, который сидел возле сундука и в качестве развлечения зачерпывал горстями золотой песок и алчно любовался, как он медленно течет сквозь пальцы.
— Вздор! — оборвал его Иригоен. — Я всегда говорил, что это полный вздор. Он обещал нам рай, а вместо этого привел прямиком в ад; клялся, что приведет в золотой город, а вместо этого запер в дерьмовой Изабелле, где мы пухли с голоду и кормили комаров, — он презрительно плюнул в реку. — Так что я думаю, Гуанче прав: мы, четверо сукиных детей, стали очень богатыми, но при этом оказались совершенно одни у черта на рогах.
После этих слов воцарилось долгое молчание, когда каждый из присутствующих пытался свыкнуться с неизбежной истиной, которую в глубине души все осознавали уже давно, но никто до сих пор не решался признаться в этом даже себе самому. Наконец, Бельтран Винуэса решился нарушить молчание, задав тот самый вопрос, что не давал всем покоя:
— И что нам теперь делать?
— То же самое, что мы делали до сих пор, — заявил карлик и начал ковыряться в носу толстым пальцем, напоминающим сардельку. — Собрать как можно больше золота и ждать. В конце концов, Испания всегда останется на том же месте, будь она на востоке или на западе, так что можете не сомневаться: с такими-то богатствами мы всегда найдем способ туда добраться.
С этими словами он шлепнул по руке Педро Барбу, чтобы тот оставил в покое золотой песок, и запер сундук висящим у него на шее тяжелым ключом, шутливо погрозив пальцем канарцу:
— А ты смотри у меня! Если вздумаешь мутить воду, я сделаю кошель из твоего члена. Уж четыре-то унции там точно поместятся.
Сьенфуэгос прекрасно знал, что Голиаф способен так поступить. Этот гнусный лилипут с приплюснутым лицом, бледными глазами и отвратительным языком, оказался самым жестоким и извращенным типом из тех, что до сих пор прибыли в Новый Свет, и если в этом оставалась хоть тень сомнения, то она развеялась два дня спустя, когда индеец вручил карлику тыкву, в которой, по мнению Голиафа было слишком мало золотого песка.
— Я научу тебя послушанию, обезьянье дерьмо! — воскликнул он в ярости, хотя было ясно, что бедный туземец не понимает ни слова. — С Давидом Санлукаром шутки плохи!
— Эй, Винуэса! — крикнул он — Приведи-ка мне номер восемь!
Тот открыл дверь всегда запертой хижины, и тут Сьенфуэгос заметил, что она битком набита детьми, сидящими прямо на полу, страшно истощенными, бледными, похожими скорее на оживших мертвецов, чем на живых существ.
— Боже мой! — прошептал он в ужасе: до него наконец дошло, каким образом четверо негодяев заставили туземцев добывать для них золото. — Не может быть!
Тем не менее, всё оказалось именно так. Винуэса вошел в хижину и тут же вернулся, таща за собой худенькую девчушку с нарисованной на груди огромной цифрой восемь, а лицом она была настолько похожа на провинившегося индейца, что не было никаких сомнений: он ее отец.
Испанец обхватил ее поперек туловища и сунул под мышку, как мешок или сверток, в два шага донес до карлика и бесцеремонно швырнул ему под ноги. Тот тут же поставил ногу девочке на грудь, так что она не могла даже пошевельнуться.
После этого, прямо на глазах изумленного канарца, который все еще не мог поверить, что видит эту жуткую картину наяву, а не в кошмарном сне, Голиаф выхватил из ножен длинную острую шпагу, которую постоянно таскал с собой, и, крепко сжав левую руку испуганной девочки, взревел, как одержимый, в упор глядя на индейца:
— Это ведь твоя дочурка, не так ли? Это твоя дочка, и ты ее очень любишь. Так полюбуйся, что бывает, когда не выполняют мои приказы!
Одним резким ударом он отсек ей руку, и та с мрачным плеском упала в воду. Прозвучавший затем голос карлика заглушил даже крик несчастной жертвы и рыдания ее отца.