Карл, герцог
Шрифт:
17
«И всё бы ничего, – досадовал Коммин, выбираясь на большак, – если бы не эта дичайшая история Эдварда про Азенкур. „Город невдалеке именовался Зевгмою.“ Откуда я это помню? Проза или стих? По одной строке ничего не поймешь.»
Коммин представил себе холодный дождь, достающий темя даже сквозь плотный капюшон, глохнущие вдалеке переливы рожка, призрачного зайца и призрачную женщину, пальцы и губы которой холоднее дождя.
И, хотя Эдвард дважды повторил, что губы были теплыми, как солнце, Коммин мог думать лишь о королеве льда – колючей, словно иглы Зодиака.
Видение же мальчика (заяц, понимаешь ты, исчез за дубом,
Тем более странным показалось Коммину, берущему на себя смелость знать Карла ха-ра-шо, что герцог греб скучно и размеренно, пока Эдвард описывал женщину. Зато мгновенно перевернулся на спину, обращаясь в слух, когда дело дошло до описания этого фантазматического мальчика, и четырежды переспрашивал у Коммина нюансы про цвет волос – точно ли тот переводит.
Ещё долго говорили о каком-то Эстене. Когда Эдвард сказал, что лесник был очень некстати, ибо вломился в их тет-а-тет с дамой как последняя сволочь, Карл только удивленно хмыкнул.
Эдвард посмотрел на Карла, улыбнулся и поклялся Львом и Скорпионом в зеницах Софии, что он совершенно не был испуган – напротив, обрадован, и страстно желал совокупиться с призрачной женщиной, и если бы не появление Эстена, он бы, вне всякого сомнения, отдался всецело во власть суккуба и тогда весь азенкурский лес зашумел бы в такт биениям их плоти.
Так значит английский король не боится суккубов? Нет, не боится, и готов прозакладывать душу за одну ночь с азенкурской незнакомкой.
Отчего же тогда английский король не прогнал Эстена прочь и в письме Людовику превозносил упомянутого Эстена до заоблачных высот, называя его своим «избавителем», «душеспасителем» и, ха-ха, «ангелом»?
Потому что английский король хотел поначалу прогнать Эстена прочь и вот тут-то вновь появился упомянутый юноша в синем тюрбане и о ужас мне – ногу Эдварда свело судорогой и государям пришлось вылазить из крюшона. «Ну же!!!» – допытывался Карл.
«Ну же, ну же, – раздраженно пробормотал Эдвард. – Он неплохо говорил по-английски. С ганзейским акцентом. Он сказал, что я очень похож на герцога…» «Бургундского!» – выпалил Карл, бледнея.
"Да, – невозмутимо кивнул Эдвард. – И сказал, что возьмет от меня всё потребное к жизни. Вот тут я испугался, врать не буду, и отнюдь не холодный пот оросил мои лягвии. И тогда призрачная женщина отпустила ему пощечину и наорала на него невесть на каком языке, по-моему, по-еврейски, и при этом тыкала пальцем то в меня, то в Эстена. А Эстен, как волынка, заныл что-то на том же самом языке, что и женщина. Юноша вздрогнул, как от удара бичом, и, обратившись ко мне, прошипел, снова по-английски: «Пусть Карл ищет меня на фаблио 1477 года.»
Глава 15.
Маргарита
1
По идее Карла и Маргариту должны были разделять три вещи: язык, воспитание и разнополость.
«Моледой» – говорила Маргарита. «Привьет», «селовать». Из забавного ещё – коннетэйбль, представлялось что-то вроде подавшегося в бюрократию кентавра. Ещё она говорила «мне не можется» в смысле «очень хочется спать», а церемонным «изволим откушать» предваряла даже жменю малины. Маргарита говорила «инда» и охотно привечала всякие посконные архаизмы – «занеже», «токмо», «мочно». Иногда даже французские выражения, сказанные правильно, приобретали акцент, но был он уже не английским, а каким-то рационально невообразимым – гарлемским, лунным, эдемским. В общем, язык мог бы их
Немало ему помогало и захалявное англо-французское пособие, составленное Коммином незадолго до его бегства. Коммин наступил на горло своему пуризму и не обошел вниманием пре-альковные тупики. Из этого пособия довольно скоро стали сами собой выскакивать и занимать свои места всякие дурацкие слова вроде come get some.
Когда же русло английской речи необратимо мелело, Маргарита из вежливости, а может просто благодаря своему транслингвистическому чутью, позволявшему понимать, не слыша слов, читая по таким непонятно где находящимся губам, никогда не признавалась, что не понимает. Ту же линию гнул и Карл.
2
С воспитанием было ещё проще.
Маргарита выросла, по её уверениям, «за городом». Под «городом» она разумела, естественно, двор. Правильнее было бы сказать, что она выросла на задворках королевства. Предшествующие событиям двадцать один год она провела среди англоязыких тыловых крыс. Её мамки-няньки, а также братья, которым было слабо или по возрасту не полагалось махать мечами, политически грамотно положили на распрю Алой и Белой Розы и отсиживались то в одном имении, то в другом. Правда, переезжали обычно уже под рокот канонады.
Её родные развлекались разговорами, питанием и занимательной синоптикой, ставшей в те времена чем-то вроде национального спорта, и ожидали одного: когда же какая-нибудь из враждующих сторон зароет в землю последнего буяна, а другая – свои томагавки.
Дожидаться пришлось долго. Многие не дожили. В свой «йоркский период» Маргарита научилась виртуозно шельмовать в карты (это было, пожалуй, единственным, что роднило её с Изабеллой), держать виноградину на кончике языка так, чтобы она долго не падала, вышивать крестом и гладью. Она основательно погостила у кузины среди Дугласов и Стюартов, стало быть в Шотландии, а также освоилась с простыми танцевальными «па» и азбукой наведения красоты в полевых условиях. То есть таких, когда твоя новая Мэри, взятая в дом вместо застреленной из арбалета Ланкастерами старой Мэри (которой, видно, не судьба была зажиться в своё время в «новых Мэри» больше чем на год), не умеет орудовать щипцами для завивки и искренне полагает, что румяна и белила – это что-то вроде сладкой намазки на крекер.
По словам Маргариты, в детстве её не очень-то воспитывали, так как считалось, что лучшим поручителем её отменному домашнему воспитанию будет её брат Эдвард. Сам себе король и сам себе туз в английской колоде. А когда на ломберную зелень выпасных лугов полетели, выпорхнув из божественного манжета, другие масти, другие самозваные тузы, короли и пришлые козыри, воспитывать Маргариту было уже поздно. Впрочем, в одном пункте анемичный воспитательный конвейер Йорков не слажал – Карлу и впрямь досталась в жены девственница. «Пустое», – отмахнулась мятая-перемятая Маргарита, когда горячий, потный Карл, разомлевший было, но тотчас же взвившийся и растерявший сразу всю посткоитальную желеобразность когда это выяснилось, полез на неё с поцелуями и бестактными довольно-таки поздравлениями. Этакий распустивший слюни папенька, растроганный валентинкой дочурки, едва выучившей грамоту. Две, нет, три секунды назад он – Bon Die! – обнаружил, что пальцы, приближенные к пламени единственной эротически-поэтической свечи, с намерением сорвать с неё пламя, словно оранжевый цветок крокуса, оказались испачканными, причем испачканными – Oh Bon Die! – кровью. Фанфары? Славься-славься?