Карл, герцог
Шрифт:
– Ты что, не ревнуешь? – спросил удивленный Эстен, от горя он стал немного гундосить.
Перед мысленным взором Гвискара пронеслись три случайных картинки: какой-то безымянный араб с неряшливой коричневой бородой и бугристой спиной со стигматами беспорядочного культуризма ведет бурым языком вдоль шеи лежащей на животе Гибор, ее щека на боку мертвого пса, а вокруг – предместья Гранады. Две русых, жидкогрудых женщины снимают с Гибор платье – отстегивают рукава, стягивают юбку, и расплетают косы, в сумрачном углу дымно змеится какое-то едкое говновоние, за окном судачит о Роланде бургундское фаблио. Представительный
– Не ревную ли я? – чтобы предупредить ослышку интересуется Гвискар. И, получив подтверждение Эстена:
– Нет, не ревную. Видишь ли, в своё время во Флоренции Гибор…
Но вдруг осознав, что Эстену, барону рода человеческого, совсем, наверное, и не нужно вникать в нравы падшего народа глиняного, Гвискар смолкает и, подойдя к Эстену вплотную, говорит:
– В общем, Флоренция тут не причем. Главное, что не будем ублюдками. Ты и я – мы же друзья. Так?
– Так, – подтверждает Эстен с вымученной улыбкой.
– Тогда пошли пожрем. А то вечером тевтон явится опять! Чует мое сердце!
«Не чует, а разрывается», – безмолвно поправляет себя Гвискар, бросая взгляд на покойницу, в головах у которой лежит цветок бергамотового деревца, от Мартина. Он, конечно, может и не жрать вообще. А вот Эстену нужно.
5
– Монсеньор, – промолвил взволнованный Мартин, – если Вы сию же секунду не поцелуете этого кролика, он умрет, – и кролик в своей выходной серой шубе собрался из электронов в его руках, и Карл не удивился такой просьбе, он только не понял кого надо куда целовать?
Однако, без дальнейших расспросов и дебатов «надо ли?», Карл, погрузив нос в вонючую кроличью шерсть, что-то там такое поцеловал.
Мартин подносит Карлу второго кролика.
– Не надо, – Карл отводит руку Мартина в сторону.
В нескольких шагах из-за заметенного снегом ухаба машет ему рукой Жануарий.
– Что там ещё?
– Вот сюда, монсеньор, сюда! Глядите! – кричит он, протягивая Карлу мосластый огрызок чьей-то ноги.
Карл отстраняется.
– Это кости Мартина фон Остхофен, – говорит Жануарий.
– Почему не Людовика?
– Какого ещё Людовика?
– А какого ещё Мартина? Вон твой Мартин, гляди, – Карл указывает на то место, где минуту назад стоял Мартин с кроликом; стоял, а теперь исчез.
– Какого Мартина?! – спохватывается Жануарий. – Эстена! А я что – сказал «Мартина»? Да нет – Эстена, тутошнего барона.
Карл редко доносил свои сны до утреннего омовения, а ещё реже до Жануария, да к тому же, едва начав ретроспективу, он вдруг спотыкался о невозможность подобрать слово или описать то, что видится одним, а называется либо другим, либо никак.
Нет смысла пересказывать ерунду и нет никаких сил собрать эти образы так, чтобы получилось что-либо связное, кроме связного идиотизма. Карл не любил давать повод к толкованиям сновидений из опасения попасть к ним в пагубную зависимость. Правда, должность придворного толкователя в Дижоне
– Основной прием такой, – объясняет Жануарий, приостанавливаясь похрустеть снегом-позвенеть колокольчиком. – Всё что во сне плохое – хорошее. А всё что хорошее, наоборот – плохое. Вот, скажем, если кто во сне умер, так, значит, будет здравствовать в жизни.
– А если, скажем, мне снился живой и здоровый Мартин, что это значит?
– Бывают и исключения, – уходит Жануарий.
Карл шумно втягивает сопли. Зимние кампании – дело гнилое, особенно если твоя армия пала в монастыре Святого Воскресения, ты сам ради маскировки вынужден нацепить рубище прокажённого и топать по лесу, а под ногами – цементной мягкости наст.
Двадцать восемь часов назад они были ещё в монастыре. В обрамлении утренней бязи к Карлу вошел Жануарий и сообщил, что, сир, возможно нас предали, сир. Заметьте, «возможно», а не: «Нас предали! Предали!» Эта сослагательность, бесившая Карла во многих так называемых умных людях, проистекала здесь от полного отсутствия мотивов преступления. Монахи– отравители? Увольте, нет таких монахов в Бургундии.
Обойдя своих в обществе капитана Рене де Ротлена, едва стоявшего, но всё же стоявшего на ногах стараниями хлопотуна-ординарца, которому не досталось роковой похлебки, Карл был вынужден констатировать, что а) практически весь эскорт, который был взят в замок Орв на «духовную брань» под началом тевтонов, недееспособен, поскольку страдает острым пищевым отравлением и, стало быть, в брани не подмога и б) теперь до Орва придется следовать инкогнито, обязательно лесом, и они опоздают, в) а спросить не с кого.
– Троих уже выпороли, – шепчет Карлу на ухо Жануарий. – Яд хранился в тех мисках, что давеча извлекли из кладовой за недостачей посуды, чтобы накормить нашу ораву, монсеньор. Не удосужились их как следует вымыть.
Глядя на монастырский люд, который подтягивался к церкви с виноватым и испуганным видом, Карл думал о том, что, наверное, для той силы, которая воскресила Мартина и сотворила азенкурских призраков, это немудреная задача – отравить два десятка тяжеловооруженных и прожорливых салабонов.
А ещё он думал о том, что да, многие битвы были проиграны потому, что в кузнице не было гвоздя, но, кажется, это первая духовная брань, которая может провалиться из-за нечистоплотной повадки дежурного по кухне.
6
Спи-усни, о усни, мой отважный Тристан! – от мороза, такого кусачего мороза, что струя замерзает на лету, нестерпимо хотелось спать, но спать-то как раз было негде. Теперь до самого замка Орв привалов не предвиделось.
Позвякивая бубенцами, Карл и Жануарий, одетые, как уже говорилось, лепротиками, двигались в глубь вражеской территории. Граница между Францией и герцогством Бургундским, означенная лишь на карте, да и то не окончательно, осталась позади пять часов назад. Герцог сам-друг в рубище с колокольчиком путешествует пешкодралом по диким лесам враждебной страны – это ли не начало для поучительной экземплы о бренности gloria mundi <мирская слава (лат.).>?