Карл, герцог
Шрифт:
Картины далекой бойни шли вразрез со всеми представлениями Александра о воинских доблестях и не вызвали в нем ничего, кроме щемящего чувства заброшенности. Тем более, что он быстро потерял Карла из виду. При этом его бывалые братья по оружию, которым, казалось бы, следовало пресытиться бранным видеорядом ещё лет десять назад, вели себя как болельщики на Кубке Кубков UEFA. Они однообразно сквернословили, пока конная лава катилась на швейцарцев, и тот, которого звали Жак, заметил тому, которого звали Пьер, что тут и пиздец нашему герцогу.
Потом, когда в ход пошла артиллерия, они дружно ударились в одобрительный гогот. Отсмеявшись, Пьер осведомился у Александра,
Александр сразу же забурел, но на душе не потеплело. На вопрос он запоздало ответил, что всё как-то не по правилам. «По правилам сеньоры только наших девок дерут», – зло проворчал Жак, стихийный марксист. В душе Александр вспыхнул, как сухой валежник, потому что формула Жака задевала разными концами и отца, и мать, но пока он придумывал, чем бы таким покрыть этого виллана, грянул второй залп. Пьер и Жак разразились разбойничьим свистом.
Потом Пьер сказал, что тут и пиздец швейцарским мужикам. А Жак, погружаясь в пучины мрачных социальных обобщений, подметил, что мужикам всегда пиздец.
«Ну не скажи, – мечтательно протянул Пьер. – Вот, говорят, английские лучники после войны все как один в люди выходят. У моего кума племяшка была, так глянулась она одному Робину, простому тогда стрелку, и он ей тоже. Когда у него служба закончилась, увез он её к себе, уже с двумя детями, не бросил. А недавно приезжали они к моему куму погостить. А она – в плач. Не могу, говорит, без милой Франции.» «Ну и что же? – нетерпеливо перебил Жак. – Вышел её Робин в люди?» «Так я к этому и веду, а ты в горячку, – огрызнулся Пьер. – Она же плакала оттого, что там, в Англии, у неё вроде всё есть и у Робина денег и сукна разного неперемеряно, а ей всё не мило без Франции.» «Ну и дура, если не врет, – сказал Жак. – А вообще наверняка врет.» «Ты за что это?» – угрожающе осведомился Пьер. «За Францию. Её Робин с англичанками путается, а она об этом знает, только сказать совестится.» «Как знать, – неожиданно спокойно пожал плечами Пьер. – Может, у неё и вправду недоёб был.» «Во-во, – осклабился Жак. – Ты в следующий раз этому Робину мозги-то вправь.» «Не будет следующего раза, – вздохнул Пьер. – Убежала она от Робина.» «Куда?» – вскинулся Жак. «Почём знать? Может, в монастырь, а может, к волкам.»
И так далее, далее, далее…
16
Когда стемнело, Жак, Пьер и Александр были отозваны – в лагере появились посыльные д’Эмбекура и приказали разводить костры, потому что сейчас вернется победоносное воинство и пожелает вкусить перед сном горячей похлебки.
«Опя-а-ать рабо-отать», – во всю пасть зевнул Жак.
«Слушай, – ни с того ни сего обратился Пьер к Александру. – А чего у тебя такое мудреное имя?»
«Наш владыка любил всё время давать разные имена. А то, говорил он, от Пьеров уже тошнит», – Александр отвечал Пьеру на этот вопрос уже в пятый раз, но тот, похоже, забывал об этом вместе с протрезвлением. Довесок про Пьеров, от которых уже тошнит, должен был привнести в общение приятное разнообразие.
«А-а, понятно», – скучным голосом протянул Пьер. Шпильки он не приметил.
Возвращаясь из близких зарослей терновника с вязанкой колючего корявого хвороста, Александр прошел в пятнадцати шагах от герцогского шатра. Там о чём-то бубнили.
Естественно, разобрать слова было невозможно.
Александр зыркнул на многочисленную стражу, рассевшуюся у четырех костров напротив входа в шатер. Потом прикинул, что ему грозит за шпионаж, и отказался
17
– Монсеньоры! – Карл немного отошел в тепле, в свежем белье, в обществе Жануария, без которого в последнее время чувствовал себя очень неуютно. – Сегодня мы одержали легкую победу и в том, что она была легкой, заслуги каждого из вас переоценить невозможно.
Иногда ба, ах и ка герцогского тела входили во взаимную гармонию и Карл струил мириады флюидов душевного тепла. Сейчас получилось не вполне и оттого встречные улыбки д’Эмбекура, Жануария, де Ротлена и Никколо вышли чересчур масляными. Но Карлу не было сейчас дела ни до своей, ни до чужой фальши. Прокрутив до конца все «спасибо за пожалста», «пожалста за спасибо» и «пожалста за пожалста», герцог выдержал паузу и, понизив голос, сообщил:
– Пришло время для решающего сражения, монсеньоры. Поэтому мы остаемся здесь, под Нанси.
Все, исключая Жануария, побледнели.
– Предвижу ваши вопросы и возражения, монсеньоры, – продолжал Карл, расставляя колени, наклоняясь вперед и тяжело опуская локти на стол со штабными картами. Все непроизвольно подались назад.
– Первое. Боевой дух у наших солдат впервые с начала похода не оставляет желать лучшего. Но ещё неделя бездеятельных маневров – и начнется разложение, как уже было там, где все мы помним.
(Слово «Нейс» последние полтора года было при бургундском дворе строжайшим табу.)
– Второе. Жануарий обещает послезавтра сильный мороз. В лафетных колесах замерзнет деготь и наша артиллерия из полевой превратится в крепостную. А наша единственная крепость – лагерь, в котором мы сейчас находимся.
– Третье. Все дороги в этой области идут мимо Нанси. Значит, тевтоны и англичане могут опоздать, но не могут с нами разминуться.
– Четвертое. Пока о поражении Рене Лотарингского узнают немецкие князья, пока они соберут войско, если они вообще отважатся выступать зимой – пройдет самое меньшее три недели. А французы будут здесь завтра-послезавтра. Уставшие с дороги, как и лотарингцы сегодня. Таким образом, если у нас вообще есть шансы победить в решающем сражении – так это здесь, под Нанси. Всё. Соображения невоенного характера приводить не буду.
"Конечно, «пятое» мы так и не услышим, – мысленно вздохнул д’Эмбекур, который в эту кампанию особенно остро тосковал по жене. – А ведь «пятое» – самое главное: «Так я хочу и велю, рассудок уступит хотенью.»
Воцарилось, натурально, молчание.
– А что сулят звезды? – осведомился наконец Никколо, практикующий аристотелианец, как и половина итальянских инженеров эпохи Quattrocento <название XV в. в историографической и искусствоведческой традиции (ит.).>. Визирная линия его острого носа уперлась в жануариев подбородок.
«Если бы ты знал, как сложились звезды, кудесник громобойной смерти, ты бы нанялся со своими канонирами на службу к венецианскому дожу, у которого сейчас вечный мир с турками», – так говорил Жануарий, говоря:
– Звезды сейчас сулят наилучшее из худшего, монсеньор. Но далее они грозят перемениться к наихудшему из худшего.
Карл, который нарочито не хотел слушать общие прогнозы Жануария и вот уже три месяца справлялся у него только о погоде, поежился. Герцог хотел объявить военный совет закрытым, но в этот момент по полотняным стенам шатра что-то застучало. Оказалось – многозначительный град размером с петушиное яйцо. Ну кто тянул за язык этого Никколо?