Карл I Стюарт

Вопросы истории, 2005, №12, с. 70-85

Соколов Андрей Борисович - доктор исторических наук, декан исторического факультета Ярославского педагогического университета им. К. Д. Ушинского.

* Статья подготовлена при поддержке Центрально-Европейского университета (г. Будапешт).

В последнюю четверть века интерес к личности и правлению английского короля Карла I значительно возрос. Прежде всего, это связано с тем, что некоторые историки так называемого ревизионистского направления (наиболее известным из них является К. Рассел) пересмотрели многие оценки деятельности этого монарха, представлявшиеся вполне устоявшимися в историографии Английской революции XVII в. на протяжении десятилетий. Их подходы, в свою очередь, стали поводом для непрекращающейся уже в течение многих лет дискуссии.

Драматическая судьба Карла I побуждает задуматься над вопросом: что привело его на эшафот; в какой степени на нем лежит вина за неурядицы и кровь, пролитую

на полях сражений гражданских войн. В. Уэджвуд, как и многочисленные историки, утверждает, что восставший "народ" впервые в истории привлек суверена к суду [1] . Другой либеральный историк - Р. Эштон, противопоставляя казнь Карла I казни Людовика XVI во Франции и убийству семьи Романовых в Екатеринбурге, отмечал, что "то меньшинство революционеров, которое ответственно за цареубийство в 1649 г., ни в каком смысле не рассматривало его как символическое рождение новой эры" [2] .

Изучение судьбы Карла Стюарта неразрывно связано с проблемами истории Английской революции в целом - этот подход к теме всегда привлекал исследователей. По словам К. Рассела, обсуждение причин революции - "излюбленный спорт" британских историков. В освещении истории революции доминировало либерально-вигское направление, и соответствующая интерпретация революции в общих чертах была сформулирована еще в XIX веке. Т. Б. Маколей утверждал, что многочисленные просчеты Карла I, проистекавшие из определенных свойств его характера, привели к конфронтации с парламентом, права которого король хотел ущемить, чтобы править абсолютистскими методами подобно монархам на континенте - он покусился, следовательно, на традиционную английскую конституцию. Но суд и казнь были ошибкой революционеров, позволившие Карлу I продемонстрировать качества "истинного джентльмена". Любопытно, что далекий от либеральной историографии Т. Карлейль, в рамках своей концепции "героев и толпы" восхвалявший О. Кромвеля, обнаруживал в последнем такие необходимые великому правителю качества, которых король был напрочь лишен.

Особый вклад в разработку либерально-вигской интерпретации Английской революции внес крупнейший из викторианских историков, занимавшихся этой темой, С. Гардинер, автор "Истории Англии 1603 - 1642". Он не только создал концепцию "пуританской революции", но главное - рассмотрел гражданскую войну как кульминацию в длительном конфликте между короной и парламентом, начавшемся с воцарением Якова I на английском престоле. Противоборство двух первых Стюартов и их парламентов рассматривалось Гардинером как важнейшая составляющая, определившая развитие в Англии парламентской демократии - самой цивилизованной формы управления. Известный ревизионистский историк Дж. Кларк обратил внимание, что к наследию этого историка обращаются как неолиберальные историки, так и ревизионисты, хотя и с разных позиций. Если первые делают акцент на конституционных сражениях вокруг принципов, то вторые высоко оценивают скрупулезность исследования Гардинера, его способности сконцентрироваться на деталях и мастерство нарратива [3] . Интерпретация Маколея и Гардинера нашла блестящее продолжение в трудах Дж.М. Тревельяна, отмечавшего, что в гражданских войнах столкнулись "отважные, беззаветно преданные кавалеры и одержимые заботой об общем благе круглоголовые".

В условиях усиления экономических подходов и под влиянием марксизма идея прогресса в известной мере вышла из моды, уступив место поиску истоков конфликта в изменении структуры английского общества и распределении богатств. Подход Р. Г. Тоуни и Кр. Хилла вел к пониманию Английской революции как буржуазной, вызванной ростом капитализма и усилением роли джентри и буржуазии. Более гибкую трактовку социальных причин революции пытался дать Л. Стоун, который писал, что гражданская война "расщепила" не только землевладельческий класс, но и буржуазию. "Поскольку низы, как городские, так и деревенские, не приняли в революции никакого участия, если не считать того, что служили пушечным мясом для обеих сторон, то конфликт в среде собственнических классов, выступивших со своими интеллектуальными союзниками, пуританским духовенством и юристами, определил возникновение войны", - утверждал Стоун [4] . Однако, по мнению Дж. Кларка, Стоун так и не смог избавиться от привычной ему идеи экономических противоречий, переведя разговор в плоскость вертикальной социальной мобильности нового дворянства [5] .

В советской историографии господствовал марксистский подход, и революция безоговорочно рассматривалась как "буржуазная", хотя и идеи либеральной историографии не отбрасывались. Советскими историками была сконструирована некая иерархия предпосылок революции, причем на первом месте стояли экономические (приверженность марксизму!), а затем политические и идеологические (влияние вигской историографии) факторы. От либеральных историков было унаследовано мнение, что Карл I стремился к насаждению абсолютизма и тирании. Кроме того его личности были присущи отрицательные качества.

С конца 1960-х годов прежние ортодоксии, либеральная и марксистская интерпретации причин Английской революции, подверглись на Западе резкой критике со стороны "революционистов" в историографии этой темы. Многочисленные исследования заставляли усомниться в, казалось бы, устоявшихся положениях традиционной историографии. Обнаружилось, что невозможно найти прямую связь между экономическим и социальным статусом участников гражданской войны и присоединением их к той или иной стороне. Многие современники затруднялись с таким выбором и стремились к тому, чтобы военные действия не распространялись на район, где они жили. Новейшие исследования также показали, что конфликты короны и парламентов при первых Стюартах носили не принципиальный и последовательный ("системный") характер, а отражали личные, фракционные и местные интересы парламентариев: "Парламент не был политической ареной или главным протагонистом. Подавляющее большинство депутатов съезжалось в Вестминстер, чтобы подтвердить свое положение или обрести опору на местах, выиграть местные битвы, поддержать королевских министров. Кто хотел стать политиком национального масштаба, мог принимать участие в парламентских дебатах, но главная борьба шла не в палате общин, а при дворе" [6] .

Более того, часто борьба в парламенте инспирировалась самими придворными как средство усилить собственное влияние при дворе. Так, атака в палате общин в 1626 г. на герцога Дж. Бекингема - фаворита и министра при Якове I и Карле I не являлась спонтанным всплеском ярости оппозиции по отношению к королю и его приближенным, а частью кампании, тщательно организованной главным соперником герцога при дворе графом Пемброком. По мнению американского историка Ч. Карлтона, новейшие исследования показали, что роль парламента при первых Стюартах преувеличена под влиянием того, что со временем он стал главным инструментом британской политики: история любит победителей. "Совершенно точно - Карл не считал парламент главным органом королевства, а свои проблемы не рассматривал как борьбу между короной и парламентом", - заключает он [7] .

В общем виде смысл такого подхода К. Рассел выразил следующим образом: чтобы ответить на вопрос, почему в 1642 г. началась гражданская война, не требуется рассматривать долгую историю отношений между королями и парламентами; надо решить, почему случилось так, что собравшиеся в ноябре 1640 г. депутаты Долгого парламента, которые и в страшном сне не могли представить, что будут воевать против своего короля, уже через несколько месяцев оказались в состоянии войны с ним. Ответ может быть найден путем анализа конкретных обстоятельств и личных и групповых интересов, выявившихся в первые недели и месяцы революции.

Ревизионистские историки считали, что в традиционной историографии роль парламента при первых Стюартах рассматривалась в модернизированном виде: даже в 1620-х годах, когда выборы проводились пять раз, сессии были редкими, двор и Тайный совет играли в управлении страной куда большую роль. Историки-ревизионисты, говоря о событиях 1640-х годов, крайне неохотно используют сам термин "революция". Так, Дж. Кларк утверждал, что это слово по отношению к событиям в Англии впервые применил либеральный историк "школы периода Реставрации Бурбонов" Фр. Гизо, исходивший из своего представления, что события 1640 и 1789 гг. одного порядка - "две победы в одной и той же войне". До появления его знаменитой "Истории Английской революции" использовалось другое понятие - "rebellion" (восстание, мятеж) [8] . Не менее определенно высказался по этому поводу другой историк-ревизионист, Дж. Моррил. По его мнению, вопрос о политических правах парламента нисколько не будоражил депутатов даже в 1640 - 1642 гг.; слово "тирания" в этом контексте парламентариями тогда не применялось. Единственное, что сплотило их против Карла I - религиозный вопрос. Более 75% всех опубликованных тогда речей парламентариев и политических трактатов касались вопросов церковного устройства. Моррил считает, что правильное название событий середины XVII в.
– "религиозные войны в Англии", и только так можно поставить гражданские войны в соответствующий контекст раннего нового времени, а не модернизировать их, приспосабливая на роль предшественника революций нового времени [9] . Моррил также заметил, что именно такое название указывает, что гражданские войны были не только английскими, но и войнами с Шотландией и Ирландией. Действительно, достижением историков ревизионистского направления было то, что именно они подчеркнули общебританский контекст, в рамках которого только и можно понять происхождение и характер событий 1640 - 1650-х годов. Карл I, подчеркивал Рассел, был королем не только Англии, но также Шотландии и Ирландии, а три страны глубоко различались своим политическим, а главное, религиозным устройством [10] .