Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Ист-Энд был воодушевлен этой победой, и когда жарким летом того же года, 13 августа, группа докеров решила, что не будет продолжать работать в таких условиях, Торн, Манн, Бернс и Бен Тиллетт, 27-летний «фанатик» {9}, как он сам себя описывал, были призваны, чтобы возглавить забастовку {10}. Они образовали профсоюз докеров, и уже 19 и 20 августа Лондонский порт закрылся — впервые за столетие его рабочие не вышли на работу {11}.
Темза была естественной границей Ист-Энда, и флаги, развевавшиеся на судах, стоящих на рейде, всегда были видны издалека; это был символ надежды, туманная мечта о новых землях, свершениях и возможностях {12}. Однако условия, в которых работали люди в доках, превращали людей в животных. Торн говорил об этом просто и прямо: «Я не верю, что где-то в мире есть условия хуже, чем те, в которых работают лондонские докеры» {13}.
Некоторые были заняты на работе не день, а час или два — после чего просто ждали, когда их снова вызовут работать. Поясняет Бен Тиллетт:
«Толкаясь, проклиная, ругаясь, злобно ухмыляясь, эти сволочи выбирают счастливчиков из толпы. В клетке — помещении, названном так из-за решеток с толстыми железными прутьями, чтобы защитить контролеров от толпы, голодные и нищие мужчины боролись, словно безумцы, за вожделенный билет, настоящий талисман жизни. Одежда, плоть, даже уши — все было порвано и окровавлено, люди дрались за возможность работать и заработать насмерть, в буквальном смысле лезли по головам, в ярости били по прутьям клетки, в которой их держали, словно бешеных крыс. Вызвать могли сегодня — или через неделю, и голодные, обозленные мужчины ждали работу, которой все не было…» {14}
60 тысяч докеров взбунтовались и вышли на забастовку. Требования были просты и скромны: минимальная зарплата 6 пенсов в час — увеличенная на пенни — возглавила список {15}. Однако судоходные компании посмеялись над такой ерундой. Как могли самые бесправные лондонские рабочие рассчитывать победить могущественную систему и людей, которые контролировали почти всю торговлю на море?
Компании не учли, что отчаяние придает небывалые силы. Рабочие были готовы умереть — но не вернуться к рабскому труду. Недооценили компании и профсоюзных лидеров. Забастовка была спланирована и организована в пабе «Уэйдс Армс» на Райден-стрит, к северу от доков. Тусси и жена Джона Бернса собирали деньги и вещи, ходили по домам, распределяли материальную помощь; бастующим симпатизировали и простые люди, и благотворительные организации, и политические группы и другие профсоюзы {16}.
Энгельс говорил, что Тусси «по уши в забастовке и работает, как Троян» {17}. В начале сентября она участвует в митинге в Гайд-парке, выступая от имени бастующих. Корреспондент лондонской газеты «Labour Elector» пишет: «Удивительно видеть миссис Эвелинг, обращающуюся к многотысячной толпе; удивительно видеть глаза женщин, устремленные на нее, когда она рассказывает о нищете в домах докеров; отрадно видеть, как она смело грозит угнетателям — и с какой сердечностью встречают рабочие ее речь» {18}.
Докеры не знали, с чего начинать, а через две недели забастовки уже фактически голодали. Сообщения о забастовке появлялись в прессе, и некоторые студенты университета примкнули к ней — но организаторы считали, что должны достучаться до самого сердца Лондона и заставить этот город посмотреть, наконец, на людей, которых он так долго не замечал. Это помогло бы оказать давление на судоходные компании, получить поддержку и найти деньги, чтобы помочь докерам. Демонстрация протеста, прошедшая по городу, помогла добиться этого. У голодных, измученных людей просто не было сил на шумную акцию — и потому жители города смотрели на них не со страхом, а с состраданием. Один наблюдатель писал:
«Как только стало известно, что тысячи бастующих докеров уже прошли через весь город — и ни один карман не был оторван, ни одно окно не было разбито, — британский обыватель смог со спокойным сердцем вернуться к себе домой, предоставив этим несчастным чумазым дьяволам бороться с превосходящими силами противника».
Поддержка была недостаточной, и вскоре фонд помощи бастующим опустел {19}. И когда казалось, что перед докерами стоит только один выбор, умереть или сдаться, помощь, как и положено, пришла совершенно неожиданно, в виде огромной суммы, 30 тысяч фунтов из Австралии. Тамошние докеры собрали деньги для своих братьев, им помогли благотворительные организации — и все средства были отправлены в Лондон {20}. Судоходные компании забеспокоились, расценив этот акт солидарности как недобрый знак. Начавшись в самый разгар сезона, забастовка и без того уже стоила им слишком дорого, но если забастовщики начнут получать подобную помощь… Ни одна компания не могла позволить себе держать доки в простое в течение нескольких месяцев. Кроме того, забастовка грозила выйти за пределы Лондона. В противостоянии наметился перелом {21}.
16 сентября докеры выиграли этот бой. Компании пошли на уступки и выполнили почти все требования рабочих. Докеры возвращались на свои рабочие места триумфаторами. Их победу приветствовали по всему миру. Наиболее униженной и бесправной части рабочих удалось победить, потому что они были организованы — и потому что их поддержали рабочие всего мира {22}. Это была также и победа социалистов. Торн говорил, что после этой забастовки социализм перестал быть утопией и доказал, что он — система, способная вывести угнетенный класс из нищеты {23}. Энгельс объявил: «Это самое многообещающее движение за долгие годы, и я горжусь и счастлив тем, что дожил до его реальных побед. Если бы и Маркс был свидетелем этого! Если уж самые забитые люди, отбросы пролетариата, нищие и покорные — смогли объединиться и сражаться каждый день у ворот лондонских доков за свое существование, если они смогли напугать всемогущие судоходные компании — значит, мы вообще не должны больше отчаиваться из-за временных неудач рабочего класса» {24}.
Помимо этого Энгельс заявил, что именно сейчас жизненно необходимо создать Рабочую партию Великобритании {25}.
В течение 2 лет социалисты планировали созвать торжественное собрание в Париже — летом 1889 года — однако за последние месяцы многочисленные расколы, проявления национализма и отвратительные личные стычки поставили под угрозу ожидаемое многими рождение Второго интернационала. Хозяева Всемирного конгресса, французы, были настолько разобщены, что решили провести два отдельных конгресса. В мае Энгельс писал Лафаргу, что они с Тусси усердно работали, чтобы их фракция — «так называемые марксисты» — достигла успеха, однако все их усилия перечеркнули дипломатические оплошности Поля (на которого обиделись социалисты одной английской фракции за то, что он пригласил другую фракцию) и Либкнехта {26} (который никак не мог определиться, какую из французских фракций будут поддерживать немцы {27}). Спорили даже о датах. По первоначальному решению конгресс должен был состояться в сентябре, но Лафарг внезапно решил, что 14 июля подойдет лучше — это был столетний юбилей взятия Бастилии, а кроме того, в этот же день открывался конгресс противников социалистов {28}. Энгельс уже злился и написал Лафаргу, чтобы тот придерживался общего решения и прекратил вести себя, как избалованное дитя {29}. Между тем соперники пытались дискредитировать социалистов, называя будущий конгресс Лафарга «семейным сборищем» {30} Марксов. В конце концов выиграл Лафарг. Конгресс открылся 14 июля, собрав делегатов со всего мира, от западных Штатов до востока России.
Лафарг занимался организационными вопросами — проживанием делегатов и арендой зала для выступлений, — но отнесся к своим обязанностям крайне небрежно, зарезервировав для немецкой делегации номера, которые было очень трудно разыскать, поскольку французская столица буквально кишела гостями Всемирной выставки {31}. Он снял зал, зная, что тот был слишком мал и не мог вместить всех делегатов — таким образом, создавалось впечатление ажиотажа и небывалого успеха конгресса. Не самое умное решение, учитывая июльскую жару в Париже {32}. Он также решил сделать конгресс частным мероприятием, опасаясь издевок прессы в случае провала.
Энгельс был откровенно встревожен. Он считал, что конгресс как раз и призван привлечь всеобщее внимание к проблемам рабочих, все его главные вопросы заслуживали самого широкого освещения в прессе: 8-часовой рабочий день, законы о женском и детском труде, отмена постоянной армии. Энгельс никак не мог понять, почему Лафарг стремится сохранить это в секрете {33}.
Несмотря на все ошибки и оплошности, конгресс воистину стал историческим. В июле в Париже была торжественно открыта Эйфелева башня — в рамках работы Всемирной выставки — и было положено начало созданию Второго Интернационала. Съезд марксистов открылся в Сальпетриер, на глухой улочке в районе между Гар дю Нор и площадью Пигаль. Энгельс предпочел не явиться — ему хватило подготовительного периода — но Тусси и Эвелинг были среди английских делегатов, чтобы следить за работой конгресса. Зал был убран красными флагами, напоминавшими о славных сражения 1848 года и революционных днях Коммуны.