Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Потеря этих доказательств, однако, еще более утвердила сторону обвинения в намерении довести дело до конца, сохранив в силе самый опасный для них пункт обвинения. (Высшие должностные лица правоохранительных органов писали из Берлина в прусское посольство в Лондоне: «Само существование политической полиции зависит от результатов этого суда!») {72} Эксперт засвидетельствовал, что анонимное письмо, сопровождавшее партию из 50 экземпляров «Красного катехизиса», было написано Марксом. В нем говорилось: «Революция ближе, чем многие думают. Да здравствует революция!» Сами «Катехизисы» было рекомендовано подсовывать под двери жителей, сочувствующих революции; сделать это следовало до 5 июня 1852 года. Несмотря на то что письмо было написано уже после заключения обвиняемых под стражу, его тоже вменяли им в вину. Это свидетельство было встречено криками недоверия и возмущения в Лондоне: любой, кто хоть немного знал Маркса, понимал, что этого просто не может быть, и Маркс ни за что не станет участвовать в такой дешевой мелодраме, как подсовывание документов под двери, едва пробьет полночь, а содержание письма противоречит убеждениям Маркса. Ведь он и заслужил гнев и осуждение многих своих товарищей по изгнанию, утверждая, что революция отнюдь не неизбежна {73}.
Маркс предстал перед британским судьей и поклялся под присягой, что не имел никакого отношения к письму или самому «Катехизису», протокол этого события был направлен стороне защиты в Кельне, а также опубликован в английских газетах. Впрочем, сторона обвинения встретила это свидетельство довольно равнодушно. Сравнить почерк Маркса с отпечатанным письмом было невозможно {74}.
Штибер выступил свидетелем, описав сложную конспиративную сеть в Лондоне, в которой «каждый секретный агент» был под наблюдением другого шпиона: один выполнял свою работу, другой следил за тем, как она выполняется {75}. В октябре Маркс написал Энгельсу, что вокруг его дома опять появились подозрительные личности, а комитет по защите кельнских узников по-прежнему работает у него в квартире. И Маркс, и Энгельс подозревали, что их почту просматривают {76}. Однако они не позволяли этому прервать свою работу: на протяжении пяти недель эмигранты так и бродили вверх-вниз по длинным пролетам дома на Дин-стрит, неустанно собирая свидетельства, чтобы разрушить обвинения, выдвинутые Пруссией против их друзей. Посетители приходили рано и оставались допоздна, наполняя маленькую квартиру дымом сигар, смехом и яростными воплями — когда приходили новости из Кельна. Дети так привыкли к тому, что в доме вечно полно мужчин, курящих сигары и пьющих пиво, что воспринимали их как часть их домашней обстановки. Однажды утром первый гость вошел в дом, когда Женни была еще не одета, и это заставило ее в испуге броситься в другую комнату одеваться, но Полковник Муш безмятежно успокоил ее: «Это всего лишь Фрейлиграт» {77}.
В этот период Женни представляет своего мужа на публичных мероприятиях, не связанных с судом, включая панихиду по товарищам, погибшим в Вене в 1848 году, — поскольку Маркс полностью погружен в кельнское дело {78}.
Он писал статью об этом суде и уже написал около 50 страниц. Маркс был намерен опубликовать ее побыстрее, чтобы привлечь внимание общественности. Он писал Энгельсу: «Само собой разумеется, я не способен вложить в это дело ни сантима. Вчера я заложил свое пальто, купленное еще в Ливерпуле, чтобы купить писчей бумаги» {79}. Как раз в этот момент хозяин начинает угрожать Марксу выселением за неуплату. Маркс рассказывал, что вышла отвратительная сцена, но он возразил хозяину с такой яростью, что тот смущенно ретировался {80}.
Суд над членами Союза завершился 7 ноября, и даже берлинские газеты предсказывали, что обвиняемые будут оправданы, потому что доказательств против них нет {81}. Однако присяжные вынесли половинчатое решение: четверо обвиняемых были оправданы, в том числе доктор Дэниелс, а семеро других — осуждены. Троим дали по 6 лет лишения свободы, в том числе журналисту Бюргерсу; троим — по 5 лет, в том числе издателю Беккеру, а портного Лесснера приговорили к 3 годам тюрьмы {82}.
Женни говорила, что вердикт ясно показал: жюри разрывалось между «ненавистью к ужасным поджигателям беспорядков» и «ужасом перед подлой и всесильной полицией» {83}.
Менее чем через две недели после суда Маркс официально распустил Союз коммунистов. Результат суда, ярость, с которой прусские чиновники были готовы идти на все, лишь бы уничтожить группу, общий реакционный настрой в Европе и убеждение самого Маркса, что насупило время для размышлений и исследований, а не для революционных организаций, — все это привело его к заключению, что на данный момент Союз бесполезен {84}. Два события хорошо иллюстрируют эти умозаключения Маркса. 2 декабря оплот республиканской идеи — Франция вновь стала империей. «Пожизненный президент» Луи Наполеон был провозглашен императором Наполеоном III. Маленький человечек, когда-то приманивавший орла куском ветчины, чтобы тот парил у него над головой, переиграл опытнейших министров и обманул целый народ, поверивший, что он будет отдавать все силы, чтобы восстановить славу Франции и стабильность в стране. Как будто все, что было сделано между 1815 и 1848 годами, в мгновение ока было стерто властной рукой человечка в горностаевой мантии.
Маркс и Энгельс наконец-то узнали о судьбе своего скетча «Великие мужи эмиграции». Не было никогда никакого заинтересованного издателя. Полиция реквизировала рукопись, а Банья за это дважды в месяц получал жалованье от полиции (поэтому и смог так быстро заплатить Марксу «гонорар»). Маркс и Энгельс планировали опубликовать скетч, что и так неминуемо привело бы к тому, что он попал бы в руки полиции, — но двурушничество Банья направило его сразу в полицию… и она получила практически полное представление об эмиграции в тот самый момент, когда в Кельне шел позорный суд над ее представителями {85}.
Брат Роланда Дэниелса обвинил Маркса в аресте доктора, утверждая, что этого не произошло бы, не свяжись Маркс с Банья {86} (это обвинение было совершенно несправедливым, поскольку Дэниелс был арестован за год до того, как Маркс познакомился с Банья). Банья тем временем бежал в наполеоновский Париж и стал специальным агентом французской полиции {87}.
Маркс на удивление философски отнесся и к Наполеону, и к Банья, возможно, потому, что как раз в это время один швейцарский издатель с большим энтузиазмом отнесся к его памфлету о кельнском судилище и обещал напечатать его как можно скорее. Маркс был очень взволнован тем, что его «Разоблачения о кельнском процессе коммунистов» будут напечатаны {88}. Женни подсчитала — основываясь на оценке издателя, — что они могли выручить только с первых продаж около 30 фунтов {89}. Маркс послал копию памфлета Адольфу Клюссу в Вашингтон, предложив попробовать продвигать его в Америке.
«Чтобы в полной мере оценить юмор этой вещи, вы должны знать, что ее автор за неимением того, чем прикрыть собственный зад и обуть на ноги, так же хорош, как и нищ… Суд затащил меня в это болото еще глубже, так как в течение пяти недель я работал ради партии, борясь с махинациями правительства, вместо того чтобы зарабатывать на жизнь своей семье. Кроме того, он окончательно рассорил меня с немецкими книготорговцами, с которыми я надеялся заключить договор насчет моей “Политэкономии”» {90}.
Швейцарские перспективы тем не менее обернулись еще одним разочарованием. Издатель контрабандой отправил почти весь тираж, две тысяч экземпляров, в Баден, откуда они должны были быть распространены по всей Пруссии. Этого не произошло: вся партия была конфискована прямо в деревне, куда ее переправили, и сожжена по приказу прусского правительства {91}. Маркс был вне себя от гнева и раздраженно заявил: «Этого достаточно, чтобы вообще бросить писать. Это постоянный труд в пользу короля Пруссии!» {92}
Но и этот удар был не последним. Через несколько месяцев партнер издателя потребовал, чтобы Маркс заплатил 424 франка за расходы на печать. Еще один проект, обещавший заработок, превратился в долг {93}.
23. Лондон, 1853
У нас было достаточно оснований для меланхолии, но мы боролись с ней при помощи нашего мрачного юмора. Тем, кто начинал жаловаться, немедленно и энергично напоминали о его обязанностях перед обществом.