Карл Великий
Шрифт:
– Как видите, даже ваши идолы служат нам, и зубом Ифы я наказую вас, а Ифа не идет к вам на выручку. Скоро же и у меня при дворе будет зверь, подобный Ифе. А называется он «элефант». Так-то вот, дурачки.
Взяв множество заложников, Карл в октябре вернулся в Дюрен. На берегу Везера им была заложена крепость, которую так и назвали: Герштель. Двое священников, Виллегад и Лиутгер, остались в Саксонии проповедовать истины Христовы, призывая язычников покинуть тьму невежества и узреть Солнце Правды.
В Дюрене Карла ждало новое письмо от Папы Адриана, который жаловался на то, что уже почти никакой власти не имеет в Италии, а зять Дезидерия Арихиз делает что хочет, равно как и вступившие с ним в комплот другие лангобардские аристократы. Надо было снова идти туда, за Альпы, и, отпраздновав Рождество в Скалистате, Пасху Христову король франков и лангобардов встречал уже в Цизальпинии. Уладив кое-как дела здесь, летом он получил известия о новых бесчинствах саксов и вынужден был возвращаться в Трансальпинию, ворча в дороге:
– Туда-сюда, туда-сюда!.. Будто у меня две жены, и обе шлюхи, и покуда я веселю оплеухами одну, чтобы не куролесила, другая в соседней комнате уже устраивает чехарду, и нужно спешить к ней, чтобы ее учить уму-разуму.
– Хорошо бы еще между комнатами не лежали вершины Альп, – со смехом отвечал на это сенешаль Андрад Геристальский, сопровождавший Карла в том походе.
Наказав в очередной раз саксов, Карл принял участие в одновременном крещении сразу нескольких сот вестфалов и анграриев, состоявшемся на берегу Липпе. Миссионерская деятельность Виллегада и Лиутгера давала свои плоды. Восприсутствовав при священном обряде, Карл всех новокрещеных саксов наименовал крестниками своими, пообещав заботиться о них, а те в ответ принесли присягу франкскому государю.
Вскоре Карлу посчастливилось побывать и еще на одних крестинах. Хильдегарда – вот уж неуемная швабка! – вновь разродилась мальчиком, коему дали имя Людовик. И вновь было пышное и развеселое Рождество в Геристале, куда Карл со всем семейством прибыл почтить ратные подвиги своего верного сподвижника Андрада. Наступивший тотчас после рождественской ночи новый, 6285 год оказался относительно спокойным – Карл путешествовал по своим владениям, во время Великого поста подписал дарственные грамоты многим монастырям. Пасху встретил в Нимвегене, откуда отбыл в Саксонию, где вновь принял крещение и присягу множества саксов, включая вождей их, а воевать – почти и не воевал, так только, самую малость. В Падерборне принял посольство от испанских арабов с предложением поддержки от кордовского эмира Абдеррахмана. Осенью же вернулся в родные земли – поститься, праздновать Рождество и Пасху да в очередной раз восхищаться плодовитостью Хильдегарды, вновь разрешившейся от беременности, на сей раз – дочкой, Бертой.
Тот год оказался не таким благостным и счастливым, как предыдущий. Сразу после Пасхи Карл затеял большую войну против Абдеррахмана Кордовского, который на словах выказывал дружбу, а на деле стремился к расширению своего эмирата на север, в Аквитанию. Вновь надобно было идти через горы, на сей раз не через Альпы, а за Пиренеи. Собрав на юге Аквитании большую армию, Карл повел ее против мусульман. Доблестные Андрад Геристальский и Хруотланд Бретонский, а также множество других великолепных воинов сопровождали вождя франков в этом походе. Успешно миновав пиренейские перевалы, франки устремились в цветущую долину Ибера, переправились на другую сторону этой славной реки и по правому берегу двинулись к Сарагосе, бывшей тогда столицей Абдеррахмана. Но осада богатого города затянулась на все лето, а тем временем арабы сумели стянуть сюда сильные войска, костяк которых составляли самые воинственные люди на всем Пиренейском полуострове – грозные баски, родственники аквитанских гасконцев. Несколько неудачных сражений на подступах к Сарагосе, да к тому же и новые вести из Саксонии вынудили Карла снять осаду и несолоно хлебавши возвращаться в свои владения. Во время этого отступления случилась страшная беда – в Ронсевальском ущелье арьергард франкской армии, возглавляемый храбрым Хруотландом, попал в засаду басков и был полностью истреблен.
Хруотланд слыл не только любимцем Карла, но и обожаемым полководцем у всех франков.
Узнав о его гибели, Карл хотел было вернуться и дать баскам и арабам решительное сражение, но новый гонец привез известие о том, что Видукинд в Саксонии взял несколько главных крепостей Карла, вторгся во франкские земли и дошел чуть ли не до Конфлюэнтеса, как тогда назывался Кобленц. Непрестанно горюя о Хруотланде, Карл, скрипя зубами, пересек Аквитанию и, придя в Колонию Агриппину, там узнал о том, что Видукинд, следя за его перемещениями, спешно ушел на север. Уже наступила осень, преследовать Видукинда король не решился, отправил в Саксонию большой отряд, а сам поехал в Ахен, куда в то же время прибыли два ученых мужа, присланные к двору Карла гибернийскими монахами [57] .
57
…гибернийскими монахами, – Гиберния – так в античные времена и раннее средневековье называли Ирландию.
Карл давно мечтал иметь у себя хорошего географа и сведущего астронома, посылал во все монастыри запросы, и вот наконец мечта его сбылась. Об астрономе Дунгале уже ходила слава как о человеке, написавшем весьма толковый трактат относительно знаменитой в античности теории «Великих годов». Карл лишь понаслышке и, разумеется, весьма смутно знал о каких-то умопомрачительных положениях этой теории. Сама идея о том, что время от времени Господь посылает на землю эти самые Великие годы, полностью изменяющие картину мира, кружила голову впечатлительному королю франков. Кроме всего прочего, Дунгал считался человеком, для которого на небосводе нет ни одной безымянной звезды.
Тридцатилетний географ Дикуил был на десять лет моложе Дунгала и еще не успел так прославиться, хотя уже получил известность в качестве человека, не признающего никаких авторитетов, если их высказывания вызывают в нем сомнение. Он имел дерзость оспаривать различные положения не только Плиния и Бэды Достопочтенного, не только Макробия и Марциана Капеллы, но и Птолемея, Платона, Аристотеля. Но кроме всего прочего, Дикуил славился обширными знаниями в отношении того, где на земле произрастают какие деревья и травы, какие обитают люди и животные и какие есть чудеса. В разговоре нельзя было найти столь блестящего собеседника, вдохновенного и увлекательного, как Дикуил, рыжий гиберниец.
Вот почему Карл так сильно обрадовался, когда по приезде в Ахен ему были представлены эти двое образованных островитян. В тот вечер, когда, усевшись у камина в теплом ахенском дворце, окруженный поэтами и учеными, король франков и лангобардов беседовал с ними, осторожно попивая темно-красное бургундское вино, он впервые ни разу не вспомнил о недавней гибели своего любимца Хруотланда. Дунгал с огромной любовью рассказывал о Гибернии, которую местные жители именуют Эйре, а англосаксы – Ирландией. Он говорил о талантливом и трудолюбивом народе, о несравненном искусстве гибернийцев играть на лирах и арфах, о том, что в древности остров был сплошь покрыт непролазными лесами, но гибернийцы расчистили их и благоустроили свою суровую землю, они даже научились разводить пчел, хотя на острове полно деревьев, считающихся ядовитыми для этих медоносных мух. Вот только виноград гибернийцы так и не могут до сих пор привить у себя и вынуждены привозить вино с материка.
– Но зато, – сказал Дунгал, – в Ирландии есть такие места, с которых ночью можно наблюдать все без исключения звезды, какие только имеются на небесном куполе. А если плыть к северу от Гибернии десять дней, то, как говорят, непременно очутишься на острове Туле, находясь на котором можно увидеть сами звездные сущности, их лица и тела.
– Лица и тела?! – удивился Карл.
– И мало того, – кивнул Дунгал, – даже тени тех праведников, чьи души обитают на этих звездах. Светлые тени, ибо у праведников тени, разумеется, светлые.