Карл XII. Последний викинг. 1682-1718
Шрифт:
Украинский казак.
С одобрения Петра Мазепа строил крепости против татар и заодно против запорожцев. Перед казаками он не заискивал и даже опасался их, понимая, что без Москвы ему не удержать гетманскую булаву. Казаки не любили его. «Еще такого нежелательного гетмана у нас не было, – говорил кошевой Гордеенко, – був еси нам перше [прежде] батьком, теперь стал витчимом».
Мазепа отдавал себе отчет в том, что самостоятельная малороссийская политика была осуществима только в согласии с Москвой. Он слишком хорошо знал Украину, чтобы верить в «Речь Посполитую Украинскую», а его практический ум слишком хорошо понимал, что Петр, вытягивая Россию из национальной ограниченности и отсталости, одновременно поднимает на уровень цивилизованного государства и Малороссию.
Начало Северной войны и особенно поражение под Нарвой, видимо, стали первым серьезным испытанием его верности Петру. Казачество уже давно глухо волновалось. Еще в 1698 году Иван Степанович писал в Москву: «В продолжение 12-ти лет с начала моего гетманства, я совершил 11 летних и 12 зимних походов, и не трудно всякому рассудить, какие трудности, убытки и разорения от этих беспрестанных походов терпит Войско Запорожское и вся Малая Россия». Теперь же казаков отправляли и вовсе на край света, и они должны были содержать себя там за свой счет. К тому же им чинились постоянные обиды. «Хотя по царскому указу, – писали казаки Мазепе из Прибалтики, – нам и дано ржаной муки по три и по четыре шапки на человека в месяц, однако дано меньше, чем полагается солдатам. Можно ли прожить этим провиантом, без соли, без крупы и сала! Купить не на что. Наши лошади шестимесячным походом и скудостью кормов так истощены, что не на чем служить; а, самое главное, чуть ли не все казаки голы и босы. Взятые из дому… сапоги и шапки подрались, кожухов и не вспоминай, а новых не на что купить».
В 1704 году Мазепа командовал лишь небольшим самостоятельным корпусом, а большинство казаков были причислены к регулярным войскам и служили под началом «москалей и немцев». Армейские начальники в чужой стране не только грабили мирное население, но отнимали «законную» добычу у казаков.
– Когда так, – кричали казаки, – пойдем к польскому королю служить!
Многие из них переходили к шведам или убегали домой.
Между регулярными частями и казаками постоянно возникали стычки. «А что между нашими людьми и приезжими москалями драк бывает, того и описать невозможно», – доносили есаулы Мазепе.
Война привела к крупным потерям в казачьих частях. Казаки, превосходно воюя с татарами и поляками в южнорусских степях, не умели биться против регулярной армии шведов. Так, из 1700 человек одного казачьего отряда, посланного воевать в Польшу, вернулись домой всего 80.
Но главное ущемление интересов гетмана и казачества заключалось в том, что Петр пытался сторговаться с Польшей за счет Малороссии. Верность Августа II и его конфедерации, по мысли царя, следовало оплатить украинскими землями. Мазепа знал об этом торге, и нельзя поручиться, что и у него и его старшин временами не возникала мысль, как у прежних неверных гетманов, говоривших царю: «Даешь [полякам] не то, что сам взял… не саблей нас взяли», и не являлось старое желание самим о себе позаботиться.
Правда, Мазепу могло сдерживать весьма существенное обстоятельство – во всех своих бедах казаки винили именно его. «Что наш гетман? – говорили они. – Он в Москву ездит да милости получает… а о нас не радит, что мы на царской службе разоряемся». Сотник Мандрыка высказывался еще определеннее: «Не буде у нас на Украине добра, пока сей гетман живый буде, бо сей гетман – одно за царем разумеет».
Казаки в любой момент могли крикнуть: «За гетманство Мазепы биться не хотим!» – и тогда прощай и почет, и власть, и богатство.
Это заставляло Мазепу тщательно обдумывать каждый свой шаг. Не надо забывать и о том, что он вряд ли смог бы воспользоваться плодами своей новой измены даже в случае успеха: в то время Мазепе было уже за шестьдесят, а наследников у него не было. По зрелом размышлении ему выгоднее было держать сторону Петра, чтобы сохранить за собой гетманство и спокойно дожить свой век.
По свидетельству самых близких к нему людей, долгое время он так и поступал. В 1705 году, когда Мазепа стоял с обозом под Замостьем, к нему тайком прибыл из Варшавы некто Францишек Вольский с секретным прелестным письмом от Станислава Лещинского. Мазепа выслушал предложения короля и немедленно сдал гонца под караул царскому чиновнику Анненкову. Вольского подвергли пытке, а письмо Станислава Мазепа переслал царю. На следующий год последовали новые предложения, сделанные через куму Мазепы княгиню Дольскую. Получив от нее второе письмо, гетман засмеялся и сказал:
– Глупая баба! Хочет через меня царское величество обмануть, чтоб его величество, отступая от короля Августа, принял в свою протекцию Станислава и помог ему утвердиться на польском престоле, а он обещает государю помочь в войне шведской. Я об этом ее дурачестве уже говорил государю, и его величество посмеялся.
А при чтении ее третьего письма Мазепа уже кричал в гневе:
– Проклятая баба обезумела! Прежде меня просила, чтобы царское величество принял Станислава в свою протекцию, а теперь другое пишет, беснуется баба, хочет меня, искусную и ношеную птицу, обмануть. Погубила бы меня баба, если б я дал ей прельстить себя! Возможное ли дело, оставивши живое, искать мертвого и, отплывая от одного берега, другого не достигнуть? Станислав и сам не надеется царствовать в Польше, республика польская раздвоена; какой же может быть фундамент безумных прельщений этой бабы? Состарился я, служа верно царскому величеству, и нынешнему, и отцу его, и брату. Не прельстили меня ни король польский Ян, ни хан крымский, ни донские казаки, а теперь, при конце века моего, баба хочет меня обмануть!
Мазепа сжег письмо Дольской и велел своему секретарю Орлику написать ответ: «Прошу вашу княжескую милость оставить эту корреспонденцию, которая меня может погубить в житии, гоноре и субстанции; не надейся, не помышляй о том, чтоб я, при старости моей, верность мою царскому величеству повредил». Дольская действительно приостановила переписку на целый год.
Но в 1706 году произошли два важных события, видимо несколько «повредившие» верность гетмана его царскому величеству. Историк С.М. Соловьев рассказывает, что в июле Петр приехал в Киев. Мазепа задал в его честь большой пир. Когда и царь, и остальные, по обыкновению, крепко выпили, Меншиков громко сказал Мазепе, кивнув на старшин:
– Гетман Иван Степаныч! Пора теперь приниматься за этих врагов.
Мазепа ответил также громко:
– Не пора!
– Не может быть лучшей поры, – настаивал Ментиков, – когда здесь сам царское величество с главною своею армией.
– Опасно будет, – отвечал Мазепа, – не кончив одной войны с неприятелем, начинать другую, внутреннюю.
– Их ли, врагов, опасаться и щадить, – шумел Меншиков, – какая в них польза царскому величеству? Ты прямо верен государю, но надобно тебе знамение этой верности явить и память по себе в вечные роды оставить, чтоб и будущие государи знали и имя твое ублажали, что один такой был верный гетман Иван Степанович Мазепа, который такую пользу государству Российскому учинил.
После этих слов царь поднялся и пресек разговор. Мазепа отвел старшин и полковников в соседнюю комнату и сказал:
– Слышали все? Вот всегда мне эту песню поют, и на Москве, и на всяком месте; не допусти им только, Боже, исполнить то, что думают.
Между полковниками начался сильный ропот. Видимо, после этого разговора и проснулась измена в «славном, его царского величества, Войске Запорожском».
Однако сам гетман лично еще не был задет, а это для него было главное. Но вот та же искусительница, княгиня Дольская, шлет ему новое письмо, в котором приводит слова, сказанные генералом Ренном в разговоре с Шереметевым: «Князь Александр Данилович Меншиков яму под ним [Мазепой] роет и хочет, отставя его, сам быть гетманом в Украине». Дольская попала в больное место. Мазепа и сам с некоторых пор подозревал, что Меншиков метит на его место. Гетману было над чем призадуматься. Влияние Меншикова на царя было огромным, в этом с ним могли соперничать, пожалуй, только двое людей: Лефорт и Екатерина I. Петр называл его «мой милый друг», «мой брат» и даже «дитя моего сердца». Из русских вельмож один Данилыч подписывался под письмами царю без непременного «раба». У Мазепы были веские причины полагать, что царь не откажет своему любимцу в такой «мелочи», как малороссийское гетманство.