Кармелита. Наследники: лёд и пламя
Шрифт:
На мгновенье оба оцепенели, переводя дух. Зора отползла ещё подальше, и в спину ей врезалась мощная и сухая ветка. Цыганка поняла, что это её шанс вернуть должок за удары, облизывая нижнюю губу, полная решимости, сделала вид, что собирается встать… Лёва тут же рванулся к ней, желая удержать, привстал, девушка со скоростью молнии перекатилась на бок и натянутая прежде, как тетива, ветка со смачным хрустом воткнулась словно стрела, задев самую “драгоценную” часть его тела – паховую область! Цыган издал хриплый гортанный звук, лицо его вытянулось, изобразив болезненную гримасу, он тяжело задышал, приник к дереву,
– Тебе конец, ромны*! – выдавил он сквозь зубы.
– Да что ты говоришь, кхуро*! – довольно потерла руки и улыбнулась. – Ты кажется, хотел мне шею свернуть?
– Молись, чтоб я тебе хребет не вынул! – медленно поднявшись, отошел от дерева. – Сучка!
Вдруг совсем рядом послышался волчий вой. Лошадей и след простыл – западня!
ТВЕРЬ. (Областная тюрьма)
Уже давно “прогремел” отбой, погасили свет, камера наполнилась “храпофонией”, лишь Банго, сложив руки на коленях, словно молясь невидимому богу, сидел, прислонившись к холодной бетонной стене.
Сквозь решетку лился темно-зеленый фонарный отблеск, изредка “чухчухал” какой-нибудь товарный поезд, наверху располагалась смотровая вышка, и надоедливый охранник без конца топал, постукивал дубинкой по прутьям, свистел (при этом не боялся, что у него не будет денег, так как зарплату работникам задерживали больше, чем на 3 месяца; надо сказать, что тюрьма была на грани банкротства, а власти в панике – жесткая инфляция и растущий уровень коррупции сделали свое дело), к тому же в его обязанности входила ещё и уборка крыши: зимой – от снега, осенью и весной – от воды.
Чтобы хоть как-то поправить материальное положение, приходилось торговать с зеками, передавать малявы, стучать всем и обо всех... В каждой колонии есть такие, кому лишний рубль что миллион: жадность приобретает катастрофические масштабы именно в условиях естественного отбора.
Мысли разбегались как тараканы: от шума нисколько нельзя было сосредоточиться, за долгие годы пребывания в неволе, Банго стал более сдержанным что-ли, само собой постарел, однако его внутренняя суть ничуть не изменилась, хотя было то, от чего всё-таки пришлось отказаться, но только во время отсидки. Он думал много, каждый день его начинался с обдумывания, с тщательнейшего планирования деталей того заветного дня, когда наконец-то снова можно будет развести костер, вдохнуть солоноватый и свежий ветер у моря и... закончить начатое хозяином – великим и поистине темным мастером – дело всей их непутевой жизни.
Бывали дни, когда до безумия искушающие думы не давали, не спать, не есть: мир замирал, люди становились недвижимыми фигурками в его глазах, запахи и звуки стирались, образуя вакуум, наполненный лишь предвкушением исступляющего блаженства от совершения акта мести, мести за боль человека, который был для него всем. Вам, наверное, хочется спросить: свихнулся-ли Банго после того, как Лекса отошел в мир иной? Я вам отвечу – да! Безусловно! Его прежняя неадекватность не идет ни в какое сравнение! Надломленная столь давно психика утратила способность к восстановлению, мутировав, стала откликаться только на установки далеко за пределами здравого смысла.
Самое лучшее время в местах не столь отдаленных – это ночь. Только ночью можно хоть на краткий промежуток времени стать самим собой или погрузиться в безмятежный, как в
– Осужденный Крючковский! Подъём! С вещами на выход!
– Я?! Погоди-ка, начальник! Мне ещё год сидеть! Ты ничего не попутал? – опешил Банго, резко подскочив.
– Слышь, у меня приказ! На выход! Или ещё не насиделся? – сержант скорчил рожу. – Живей!
– Понял! Уже лечу! – радости цыгана не было границ.
– Так-то лучше! – смягчился, но наручники все равно достал.
– А чего случилось, что меня досрочно отпускают? – вещи были собраны.
– Ничего не случилось, заебал ты всех уже, понял? Потому и отпускаем! Лицом к стене, руки за спину! – защелкнул на запястьях наручники и вывел из камеры.
Остановились около кабинета следователя Викторова. Сержант постучавшись, заглянул и доложил:
– Товарищ майор! Осужденный Крючковский доставлен!
– Заводи и свободен! – майор накинул на плечи мундир.
Банго, озираясь, вошел и, не спрашивая разрешения, бухнулся на ближайший стул. Повисла пауза, потом, прокашлявшись, заговорил Викторов...
Виталий Витальевич Викторов – маленький, сутуленький старичок, тертый патрон, компетентнейший работник данного объекта, раньше – спецназовец и герой, после тяжелого ранения хромал на левую ногу, был контужен... Окружающие сторонились: одинокий, замкнутый, агрессивный, ну в общем – повернутый на криминальной почве следак, с всякими заморочками из прошлого. Его знали все, но понимали лишь избранные.
Оглядев Банго, ерзающего от нетерпения на стуле, он присел на краешек стола, свесив больную ногу, подбирая слова, начал диалог с длиной тирады:
– Ты радуешься? Напрасно! То, что ты выходишь на свободу – это ничего не значит, Крючковский! Я прекрасно тебя знаю, я имел честь познакомиться с материалами дел, поэтому с наблюдения не снимаю! Если ты вздумаешь продолжать свои деяния – сядешь снова! Будь моя воля – топтал бы, дружок, зону до конца дней! И плевать, что мне угрожали расправой! Кто тебя “крышует” непонятно, но я докопаюсь до истины, поверь! Я в органах больше 30 лет и пересажал столько, что этой чертовой тюрьмы уже мало! – Викторов достал из кармана конверт, протянул собеседнику. Тот хотел было взять, но наручники так и не сняли.
– Знаешь, а мне по-барабану, что ты там плетешь! Ты, начальничек, бессилен в данной ситуации! Я снова на свободе, потому и радуюсь! И вообще, быстро сними с меня наручники, волчара! – рявкнул цыган, оскалив зубы, совсем по-животному.
– Непременно, только сначала я тебе кое-что объясню! – Викторов помахал конвертом, потом измял его и швырнул в мусорное ведро. Затем достал ручку с листком, черкнул несколько слов, в следующее мгновенье схватил свою палку, похожую на багор, зацепил рукоятью шею Банго, дернул так, что тот не удержавшись, оказался практически на коленях у стола.