Кармен и Бенкендорф
Шрифт:
– Расскажите, расскажите, - предвкушает удовольствие Кармен, не собираясь подниматься с пола.
– В общем, лет сорок назад это было. Вы с Андреем еще не родились. Так вот, после приезда в Пекин мне дали охранника из китайской службы госбезопасности - молодую девушку лет двадцати. Она в этой робе страшной из темного хэбэ. Впрочем, там все местные так одевались. Нищета... Ходила она за мной, как привязанная. Чуть ли не в туалетную кабинку сопровождала. Вечером в гостиницу возвращаюсь, у двери своего номера поблагодарил ее за помощь, пожелал спокойной ночи и запер за
– И она все выполняла безропотно?
– удивляется Кармен.
– Как собака, - вздыхает Виктор Алексеевич.
– И это, кстати, меня так смутило, что наутро я обратился к китайским товарищам: освободите меня, дескать, от охраны, я в ней не нуждаюсь.
– Освободили?
– подаю голос и я.
– Не сразу. Пришлось долго объясняться. Да и девушка плакала, у нее могли быть неприятности. Так что я еще убеждал китайского гэбэшника, что моя телохранительница выполняла свои обязанности образцово, придумывал какие-то аргументы для своего отказа...
– Это грустная история, Виктор Алексеевич, - вздохнув и помолчав, подводит итог Кармен.
– У нас с вами своих неприятностей хватает... Повеселей ничего не было?
– Было, - опять начинает ворочаться в кресле мой шеф.
– Тогда меняйте пластинку!
– бодро командует Кармен.
– Я в Пекин, конечно, не в одиночку ехал. В поезде с ребятами сдружились и всю водку, которую с собой везли, по пути выпили. А в Китае тогда нищета была несусветная. В магазинах - шаром покати, все по карточкам. Только на черном рынке можно было кое-чем разжиться. В общем, пошли мы на рынок в ближайшее воскресенье за "горючим". Нашли какую-то дешевую водку и взяли по бутылке на нос... Вечером, как водится, выпили по-русски - все, что было - и спать разошлись...
Среди ночи просыпаюсь - сердце бухтит, как молот, из пор сочится пот какой-то едучий да вонючий, но главное - одеяло палаткой: женщину хочется - хоть волком вой. Еле до утра дожил...
– Так-так, - Кармен от нетерпения ворочается на полу.
– Андрей, дай-ка сигаретку!
Закуриваем все, дырявя темноту тремя веселыми огоньками.
– Утром с друзьями приходим на службу - мокрые от пота, взгляд потерянный, и штаны топорщатся. Начальник как увидел, сразу все понял (он там не первый год).
Водку, говорит, вчера пили китайскую? Пили - киваем. С тигром на этикетке? С тигром - отвечаем. Сколько выпили? По бутылке на нос признаемся. Начальник побледнел и за голову схватился. Да этот напиток, говорит, лишь максимум по пятьдесят граммов в неделю употреблять можно! И тут же придвигает к себе телефон и звонит какому-то своему приятелю. У тебя там, кричит в трубку, в сельхозкооперативе кубанские казачки масло давят из подсолнуха. Срочно пришли сюда - покрасивей да побоевей. У меня тут четыре охламона тигровой водки нажрались, того и гляди помрут от одиночества. Положил трубку, посмотрел на часы и говорит: приедут они к обеду, ждите в гостинице. Даю трое суток. Чтоб в пятницу утром были на службе, как штык!
– Раздухарившийся Соломин рассказывает бодро и весело.
Я слушаю своего шефа, открыв рот. Таких мемуаров, да и вообще подобного поведения я от него не ожидал.
– Верите ли, - продолжает опьяненный воспоминаниями и опьяневший от водки Соломин, - ни до, ни после никогда со мной такого не было. Да и с друзьями моими тоже. Трое суток мы из постелей не вылезали! На сон - всего пару часов, на еду - считанные минуты. Кстати, по распоряжению нашего руководителя продукты нам прямо в номера доставляли. Бедные были наши казачки! Дай им Бог здоровья, если живы!.. Ну, а в пятницу наше руководство сделало с нами почти то же, что и мы с казачками.
Соломин ставит точку в рассказе и шумно вздыхает от усталости.
– Восток - дело тонкое, - говорю я, улыбаясь во весь рот.
– Да-а, Виктор Алексеевич!
– удивленно произносит Кармен.
– Что развеселили, то развеселили... Вы сверкнули неожиданной гранью. Я начинаю вас любить. За это не грех и выпить. Наливай, Андрей!
Странно, но в ее голосе я особого веселья не чувствую.
– Анечка, детка, - голос у Соломина по-стариковски вздрагивает, как-то неловко мне... Не валяйся ты на полу! Сядь сюда, к нам. А то как на помойку выброшенная.
– А я, разлюбезный Виктор Алексеевич, и есть с помойки, - затвердевает у Кармен голос.
– Вы что, до сих пор этого не поняли?
– Нельзя так, голубушка, - ерзает в кресле дед.
– На душе как-то плохо у меня.
– Ну, душа ваша - сами с ней и управляйтесь, - рубит Кармен неожиданно низким голосом.
Мне начинает казаться, что в воздухе сгущается электричество.
– Прости ты меня, старого дурака! Я теперь тебя по гроб жизни не забуду, - в груди у Соломина что-то свистнуло.
– Только не лежи ты у моих ног живым укором, словно изгнанный и заплеванный ангел!
Я начинаю тереть виски, чтоб не загудело в голове.
– Хочешь, я вот сейчас тут на колени перед тобой стану и буду стоять, пока ты не поднимешься?.. Ты уж из меня сегодня и деспота сделала, и пропойцу, и шута. Я уже на все готов, - и голос у старика начинает дрожать.
– Только не терзай меня больше!
Скажи что-нибудь... Скажи, не молчи!
– и в груди деда булькает захлебнувшаяся душа.
Я шалею от резкого перехода и вижу на фоне окна, как поднимается Кармен и осторожно идет к Соломину.
– Ну, будет вам, будет, - тихо приговаривает она, словно хочет успокоить расшалившегося ребенка.
– Где вы есть? Дайте руку!
Белый рукав соломинской рубашки тянется к ней навстречу. Привыкшими к темноте глазами я уже различаю, как обхватывает старый генерал беспомощными руками тонкий стан молодой женщины и прижимается к ее животу воспаленной головой.
– Да не плачьте вы, - воркует Кармен и опускается рядом на колени, снимите очки... Вот так...
Я инстинктивно протягиваю руку, и Анна кладет мне в ладонь очки, смоченные старческой слезой.