Кармен и Бенкендорф
Шрифт:
– Ты великая русская женщина. Ты хорошая, - бубнит дед, уткнувшись в плечо Кармен.
– Я знаю, - шепчет она.
– Я уже не держу на вас зла... Никто не виноват. Время было такое. Теперь, правда, времена еще горше. Но мы и это переживем. Правда?
–
– Не переживу.
Все гибнет. Мораль, страна... Всё... Ничего не останется. Сына хотели со Светой. Не дал Бог. Позвони потом Светлане Павловне... Ничего не останется...
– Не умирайте, - гладит седую покаянную голову Анна.
– Мы ведь праздника хотели. Андрей вот музыку принес. Хотите фламенко?
– Хочу, - шепчет дед мертвеющими губами.
– Где у вас тут магнитофон? Включи, Андрей! И вызови скорую!
Я судорожно шарю руками по столу в поисках кассеты. Переворачиваю рюмки.
Опрокидываю бутылку с вином. Звенит стекло... Наконец нахожу. Вскакиваю с дивана, цепляясь за угол стола...
– В груди больно, - задыхаясь, говорит старик.
– Держитесь, дедушка, держитесь!
– горячечно шепчет Анна.
– Скоро вы услышите испанскую дробь моих каблуков. Мы испугаем Смерть весельем. Другого оружия у нас нет. Сейчас, сейчас... Где у вас тут валидол-корвалол?
– и срывается на крик: - Андрей, быстрее!
Я включаю свет и торопливо, непослушными пальцами роюсь в ящике тумбочки, заполненном лекарствами. Капаю корвалол в стакан с водой. Пока Анна вливает спасительную жидкость в деда, накручиваю диск телефона. Сонная дежурная на "скорой" долго выясняет, куда и кому выслать бригаду. Меня раздражают ее вопросы о прописке больного.
– Все, деточка, уже легче, - слышу я голос Соломина, оторвавшись наконец от телефона.
– Не вставайте, - говорит Кармен.
– Постарайтесь расслабиться.
...И так же торопливо, суетясь, вставляю кассету и нажимаю клавишу. Жгучий ветер Испании ударяется в наши стены и уши... Но я уже не слышу музыки. Я распахиваю дверь на балкон и выхожу.
Эхо испанских страстей вянет и вязнет в полутьме.
После приступа, когда слух возвратится ко мне, я позвоню своему редактору и скажу, чтобы он не присылал мне заменщика, Я хочу остаться. Хотя бы на месяц.
Знаю - Кармен не полюбит меня. Я не уплыву по черно-красной реке.
А утром придет раскормленный телевизионщик Глеб и, быстро оправившись от печальной новости, спросит: успел ли дед позвонить в Москву и наложить "вето" на его фильм "Салам!"?
Я ничего не отвечу. Я суну ему под нос пистолет.
Скоро утро. Я подставляю мокрое лицо колючему февральскому снегу и деревенеющими пальцами крепко сжимаю ледяные перила.
...И запах смерти, разлитый в воздухе, как вино в старом погребе, накрывает меня.
Владикавказ - Ростов-на-Дону