Кармен (новеллы)
Шрифт:
Мисс Лидия молча пожала ей руку.
– Не правда ли? – шептала ей на ухо Коломба. – Мой брат стоит того, чтобы его любить? Ведь вы любите его немножко?
– Ах, Коломба, – отвечала мисс Лидия, улыбаясь, несмотря на свое смущение. – Вы выдали меня, а я так доверяла вам!
Коломба обняла ее за талию и поцеловала в лоб.
– Моя маленькая сестричка, – сказала она тихонько, – вы меня прощаете?
– Приходится простить, моя строгая сестра, – ответила Лидия, возвращая ей поцелуй.
Префект и королевский прокурор остановились у помощника мэра, и полковник, сильно беспокоясь за дочь, в двадцатый раз пришел к ним узнать, нет ли о ней какого-нибудь известия, когда стрелок, отряженный сержантом в качестве вестового, доложил о лютой битве с бандитами, битве, в которой, правда, не было ни убитых, ни раненых, но зато были захвачены котел, piloni и две девушки, по уверению стрелков, любовницы или шпионки бандитов. С такой рекомендацией появились под конвоем две пленницы. Можно представить себе сияющее лицо Коломбы, стыд ее подруги, удивление префекта, радость и изумление полковника. Королевский прокурор не мог лишить себя злорадного удовольствия учинить мисс Лидии нечто вроде допроса и прекратил его, только приведя ее в совершенное смущение.
– Мне кажется, что мы можем выпустить их на свободу, – сказал префект. – Эти девицы прогуливались в хорошую погоду – ничего не может быть естественнее; случайно они встретили милого молодого раненого – тоже ничего нет естественнее.
Потом он обратился к Коломбе:
– Синьора, вы можете уведомить вашего брата, что его дело приняло лучший оборот, чем я надеялся. Вскрытие трупов и показание полковника доказывают, что он только защищался и что во время схватки он был один. Все уладится, но нужно, чтобы он скорее покинул маки и дал себя арестовать.
Было около одиннадцати часов, когда полковник, его дочь и Коломба сели за остывший ужин. Коломба ела с большим аппетитом, насмехаясь над префектом, королевским прокурором и стрелками. Полковник ел молча, все время смотря на дочь, которая не поднимала глаз от тарелки. Наконец мягко, но серьезно спросил по-английски:
– Лидия, ты дала слово делла Реббиа?
– Да, папа, сегодня, – ответила она краснея, но твердо.
Потом она подняла глаза и, не замечая на лице отца никаких признаков гнева, кинулась к нему в объятия и поцеловала его, как делают в подобных случаях благовоспитанные девицы.
– В добрый час! – сказал полковник. – Он славный малый; но, черт возьми, мы не будем жить на его проклятой родине, или я не дам своего согласия.
– Я не понимаю по-английски, – сказала Коломба, смотревшая на них с крайним любопытством, – но я держу пари, что угадала, о чем вы говорите.
– Мы говорим, – отвечал полковник, – что заставим вас уехать в Ирландию.
– Хорошо, я согласна: и я буду surella Colomba [50] . Так, полковник? Ударим по рукам?
50
Сестрица Коломба (корсик.). (Прим. авт.)
– В таких случаях целуются, – сказал полковник.
Глава 20
Через несколько месяцев после двойного выстрела, повергшего в смятение общину Пьетранеры (так писали газеты), молодой человек с левой рукой на перевязи выехал после полудня из Бастии и направился к деревне Кардо, известной своим фонтаном, который летом доставляет превосходную воду изнеженным жителям города. Его сопровождала молодая женщина, высокого роста и замечательной красоты, верхом на маленькой вороной лошадке, которая привела бы знатока в восторг своей резвостью и своими статями, но у которой, к несчастью, по странной случайности, было разрезано одно ухо. В деревне молодая женщина проворно спрыгнула на землю, помогла своему спутнику слезть с лошади и отвязала от луки своего седла довольно тяжелые переметные сумки. Лошади были отданы на попечение крестьянину; женщина, пряча сумки под своим mezzaro, и молодой человек с двуствольным ружьем направились в горы по очень крутой тропинке, которая, казалось, не вела ни к какому жилью. Дойдя до одного из уступов горы Кверчо, они остановились и оба сели на траве. Казалось, они кого-то ждали, потому что беспрестанно окидывали взглядом гору, а молодая женщина часто смотрела на хорошенькие часы, может быть, столько же для того, чтобы полюбоваться недавно приобретенной вещицей, сколько для того, чтобы знать, не пришел ли час свидания. Они ждали недолго. Из маки вышла собака и на кличку Бруско, произнесенную молодой женщиной, бросилась к ним ласкаться. Немного времени спустя показались двое бородатых мужчин с ружьями в руках, с патронными сумками на поясах, с пистолетами сбоку. Их порванная, вся в заплатах одежда составляла контраст с великолепным оружием известной европейской марки. Несмотря на видимое неравенство положения, все четыре действующих лица этой сцены встретились, как старые друзья.
– Ну, Орс Антон, – сказал старший из бандитов молодому человеку, – вот и кончилось ваше дело за отсутствием состава преступления. Поздравляю. Мне жаль, что адвоката нет на острове, а то я посмотрел бы, как он бесится. А ваша рука?
– Мне сказали, что через две недели можно будет снять повязку, – сказал молодой человек. – Добрый мой Брандо, завтра я еду в Италию, и мне хотелось попрощаться с тобой, так же как и с господином патером. Вот почему я просил вас прийти.
– Вы очень торопитесь, – сказал Брандолаччо. – Вчера вас оправдали, а завтра вы уже едете.
– Есть дела, – весело сказала молодая девушка. – Господа, я принесла вам ужин: кушайте и не забудьте моего друга Бруско.
– Вы, синьора Коломба, балуете Бруско, но он благодарный пес, вы это сейчас увидите. Ну, Бруско, – сказал он, горизонтально протягивая ружье, – прыгни в честь Барричини!
Собака не тронулась с места и, облизываясь, смотрела на хозяина.
– Прыгни в честь делла Реббиа!
И тут Бруско прыгнул на два фута выше, чем от него требовалось.
– Слушайте, друзья, – сказал Орсо, – вы занимаетесь дурным ремеслом, и если вам не придется кончить свое поприще вон на той площади внизу, что видна отсюда [51] , то самое лучшее, что может случиться с вами, – это пасть в маки от жандармской пули.
51
Площадь в Бастии, на которой совершаются казни. (Прим. авт.)
– Ну что ж! – сказал Кастрикони. – И эта смерть не хуже всякой другой; лучше умереть так, чем от лихорадки, которая убьет вас в постели среди более или менее искренних рыданий наших наследников.
– Я был бы рад, если б вы покинули эту страну, – продолжал Орсо, – и стали бы вести более спокойную жизнь. Например, отчего бы вам не устроиться в Сардинии, как сделали многие из ваших товарищей? Я мог бы вам в этом помочь.
– В Сардинии! – воскликнул Брандолаччо. – Istos sardos [52] , чтоб их черт побрал вместе с их наречием. Это для нас слишком дурная компания.
52
Ах, эти сарды! (лат.).
– В Сардинии нечем жить, – прибавил богослов. – Что до меня, я презираю сардинцев. Для охоты за бандитами у них есть конная милиция; это кладет пятно на бандитов и на всю страну [53] . Провались она, Сардиния! Меня удивляет, синьор делла Реббиа, как это вы, человек образованный и со вкусом, раз попробовав пожить с нами в маки, не остались у нас.
– Но ведь когда я был вашим нахлебником, – сказал, улыбаясь, Орсо, – я был совсем не в таком состоянии, чтобы оценивать прелесть вашего положения: у меня до сих пор болят бока, когда вспомню, как в одну прекрасную ночь друг мой Брандолаччо скакал на лошади без седла, перекинув меня поперек, как какой-нибудь тюк.
53
Это критическое замечание о Сардинии принадлежит одному моему приятелю, бывшему бандиту, всецело за него ответственному. Он хочет сказать, что бандиты, позволяющие захватить себя всадникам, очень глупы и что милиционер, преследующий бандитов верхом, ни за что бы их не настиг. (Прим. авт.)