Карнавал (сборник)
Шрифт:
— Это не праздное любопытство, — ответил голос. — Мы спрашиваем о том, чего не знаем и не умеем, но хотим научиться.
— Но зачем?! Кто вы?
— Называйте нас людьми. Так будет проще. Нам нужен рецепт самоубийства, подробное описание явления. Что вас удивляет?
— Меня… — Гирсон замялся. — Это ужасно, поверьте…
— Перестаньте, — перебил голос. — Отбросьте эмоции. Вы не можете судить, что для нас ужасно, а что нет. Мы не принуждаем, а просим. Вам трудно?
— Мне нетрудно, но я хочу понять, для чего это.
— Если один человек умеет лечить болезни, а другой не умеет, но хочет научиться, это хорошо?
— Да, — ответил Гирсон. — Но от чего излечит самоубийство? От жизни? Как можно сравнивать болезни и жизнь? Ведь болезни — зло!
— А вы считаете, жизнь — благо?
Гирсон опешил. Такого вопроса он не ожидал.
— А вы? — прошептал он. — Для вас жизнь…
— Для нас нет, — ответил голос и пояснил: — Для тех, кто с вами разговаривает. Но наша цивилизация состоит не только из таких, как мы. Есть и другие. У вас ведь такая же картина. Вы, например, решили избавиться от этой самой жизни, а значит, вы — лишний.
— Лишний? — удивился Гирсон.
— Так у нас называют тех, кто остался не у дел. Лишние.
— И вы решили их убрать, — усмехнулся Гирсон.
— Нет, — ответил голос. — Мы против насилия. Высший Разум не позволяет.
— Высший Разум? Что это?
— Он не похож на нас. Он Высший. Мы создали его, чтобы подчиняться.
— Зачем? — спросил Гирсон. С каждой минутой он удивлялся все больше и больше.
— Чтобы достичь гармонии. Порядка, при котором не будет революций, переворотов, проблем и противоречий. Высший Разум запрограммирован на сохранение нашего существования.
— А как же люди? — произнес Гирсон. — То есть, я хочу сказать… а вы сами что?
— Мы подчиняемся. Каждый подвергается специальной обработке. В результате стираются все ненужные качества и прививается принцип невмешательства и целесообразности. Мы стараемся не вмешиваться в жизнь друг друга и существуем обособленно. Деятельность любого из нас подчинена строгим предписаниям Высшего Разума, и это дает великолепные результаты.
Наступила пауза. Гирсону подумалось, что все это он уже где-то слышал. Что и в истории землян было что-то подобное… Какое-то средневековье, оснащенное суперкомпьютером.
— М-да… — пробормотал он. — Видимо, и проблем у вас нет, кроме нехватки самоубийств, конечно.
Голос продолжал, не замечая иронии:
— Несмотря на цветущее состояние нашей империи, мы испытываем определенные затруднения. Наше общество разделено на три класса. Приближенные, благополучные и лишние. Приближенные толкуют требования Высшего Разума и следят за их исполнением, благополучные являются исполнителями, а лишние — это те, кто оказался не у дел. Если мы не будем следить за их здоровьем и снабжать продуктами питания, мы станем убийцами, а это противоречит принципу невмешательства. Заселение других миров невозможно. Расстояния до ближайших звездных систем неимоверно далеки, и поэтому массовые переселения экономически нецелесообразны. Полеты, подобные нашему, являются исключениями — мы ищем во вселенной развитые цивилизации, чтобы перенять их полезный опыт. Нас интересуют мотивы, побуждающие к добровольному уходу из жизни. К добровольному, ибо наши принципы не позволяют прибегнуть к насилию. Всесторонне изучив явление самоубийства, мы сделаем его частью нашего мировоззрения, и, таким образом, численность лишних будет регулироваться естественным путем.
Вас мы заметили давно и наблюдали, не зная, на что вы решитесь. Когда вы бросились вниз, мы поняли, что вы тот человек, который нужен, и с помощью энергетического луча подхватили вас прямо в воздухе. Если хотите узнать что-либо еще, спрашивайте.
Голос умолк. Чужой непонятный мир, только что обрисованный скупыми штрихами, был до нелепости диким и жестоким. Минуту Гирсон пытался осмыслить услышанное, затем поднял голову и спросил:
— Вам не жаль своих соотечественников?
— Вы нас неправильно поняли, — равнодушно отозвался голос. — Мы не собираемся никого принуждать. Мы просто хотим перестроить психологию жизни, внедрить в нее принцип добровольного самопожертвования. Это даст отдельным индивидуумам дополнительную возможность выбора. Согласитесь, что гораздо лучше, когда тот, кому плохо, вместо того чтобы мучиться, добровольно исчезнет.
Гирсон растерялся. Трудно было сразу разобраться в услышанном. Он попытался отбросить привычные представления о добре и зле и, по совету голоса, взглянуть на все с точки зрения целесообразности. Ничего не вышло. То, что он узнал, было издевкой не только над лишними, но и над ним самим. Над всей его жизнью — прошлой, настоящей и будущей. Было что-то унизительное в ощущении, что на гигантских электронных счетах равнодушно перебрасывают костяшку — его собственную жизнь. В чрезвычайном акте отчаяния — самоубийстве — ему виделся еще и некий протест, бунт, вызов тому обществу, которое его отвергло. А здесь — чрезвычайность запрограммированная, с ума можно сойти.
"Конечно, мы тоже не ангелы, — думал он, — и у нас хватает проблем. Но зачем перенимать худшее? Какой-то ужасный мир, где жители, словно марионетки, дергаются по прихоти некоего Высшего Разума. Для полного счастья им не хватает лишь самоубийств. Бред, который невозможно вообразить. До какой степени абсурда надо дойти в своем развитии, чтобы совершенно не сознавать ценности жизни?…А впрочем, неизвестно еще, до чего мы сами дойдем, может, и нам, ввиду отсутствия своего разума, придется прибегнуть к помощи чего-нибудь "высшего".
— Скажите, — спросил он, — а вам не бывает скучно в вашем запрограммированном мире?
— Что значит "скучно"? Это одно из присущих людям абстрактных чувств. У нас есть два фундаментальных понятия: целесообразность и нецелесообразность, из них и рождаются наши конкретные чувства. Мы научились уже классифицировать человеческие эмоции, но если хотите, чтобы мы вас хорошо понимали, пользуйтесь точным языком, не употребляйте слова, выражающие чисто эмоциональные состояния. Избегайте таких понятий, как "скучно", "завидно", "аморально", "благородно".
Гирсон задумался. Волнение улеглось, и теперь он пытался трезво оценить обстановку. Ну и что из того, что у них такой странный образ жизни? Даже на Земле люди живут по-разному, сколько народов — столько и обычаев. Разные люди, разные общественные системы, разные ценности и разные идеологии. Вот еще одна, и нельзя сказать, чтобы уж совсем принципиально новая. Многое из того, что он сейчас услышал, ему довелось испытать на своей шкуре. Например, принцип невмешательства. В его судьбу тоже никто не вмешивался. Хочешь — живи, хочешь — умирай, хочешь — проси милостыню, а хочешь — становись миллионером.