Карнавальная ночь
Шрифт:
– Выпей воды, – предложила соседка. – Уж лучше бы ты плакал. Она умерла с твоим именем на устах… А раньше она говорила что-то о герцоге… о пэре Франции… Понятно, она уже бредила!.. Надеюсь, ты вернешься в мастерскую?
Ролан утвердительно кивнул и спросил:
– Когда она умерла, ее лицо сильно изменилось?
Голос его звучал глухо и невыразительно. Мадам Марселине стало не по себе.
– Когда-нибудь ты сойдешь с ума… Ты видел себя в зеркале? Ни одна женщина не может сравниться с тобой красотой!
Она подала Ролану зеркало, тот отвел глаза.
– Тебе стыдно, – продолжала мадам Марселина, – это
– Прощайте, мадам Марселина, – сказал Ролан, – я благодарю вас за все, что вы сделали для моей бедной матушки.
Он хотел было встать, но соседка вновь удержала его. Она была смущена и взволнована.
– Я собиралась тебе что-то рассказать, да из головы вылетело… Послушай, я говорила тебе о бумагах, переданных доктору Ленуару? Конечно, миллионов за них не выручить, но все же доктор Ленуар добрый человек. Каждый раз после его ухода я находила на камине монету в сорок франков… А, да ты покраснел, а ведь каким бледным был! Сколько раз по сорок франков в двадцати тысячах? Тебе их дали или ты сам взял? Ох, да что говорить, молодость, молодость! Все вы, ребята, легко теряете голову, а эти мерзавки и рады!.. Ты торопишься? – спросила она, увидев, что Ролан в третий раз пытается встать. – Тебя ждут?
Мадам Марселина с тревогой поглядела на Ролана: лицо молодого человека покрывала смертельная бледность.
– Нет, – проговорил он со столь глубокой печалью в голосе, что у соседки защемило сердце. – Никто меня не ждет.
Мадам Марселина погладила его по щеке, как гладят ребенка, и сказала:
– Бедный маленький дурачок! Хлебнул ты горя!.. А мне нечем даже тебя угостить, племянница все съела. В ее возрасте на аппетит не жалуются.
Вдруг она радостно всплеснула руками.
– Вспомнила! – воскликнула она. – Я вспомнила, что должна была тебе рассказать. Ну и голова у меня! Чуть не забыла самого главного. Ты помнишь, я говорила тебе о письме? О том, что отнес рассыльный за два дня до похорон? Так вот, сегодня пришел ответ. По крайней мере, я думаю, что то был ответ, я ведь не лыком шита и кое-что соображаю. У мадам Терезы на камине стоял портрет генерала. Его тоже продали, купил его клерк из нотариальной конторы, из конторы Дебана, знаешь ты такую? Конечно, никому и в голову не приходило, что она могла быть женой генерала, хотя ты очень на него похож… Да, видно, мадам Тереза унесла с собой в могилу немало тайн! С ума сойти можно!
Если тебе эти тайны известны, тем лучше для тебя, потому что тут замешаны богачи, и доказательством тому сегодняшний визит. Вечером, как спустились сумерки, у нашего дома остановилась карета, и не простая, а запряженная четверкой лошадей. Я сама не видела, но мне рассказали. Из кареты вышел господин весьма приличного вида, старая-престарая монахиня и маленькая девочка, которую называли принцессой. Каково, а? Принцесса! Они поднялись прямо ко мне, потому что консьержка рассказала им, что я была другом вашей семьи. Я как раз жарила мясо для моей племянницы, и они видели, что стесняют меня. Я сказала им: «Мать умерла, а сын шляется Бог знает где». Старуха монахиня перекрестилась и забормотала: «Слишком поздно! Слишком поздно!» Она раз пятнадцать повторила эти слова. Принцесса довольно миленькая, но с гонором.
И чем сегодня принцессы лучше других? Ты скажешь, у них есть деньги? Возможно, есть, но не всегда. Если ты не совсем дурак, то знаешь, что делать. Разведай, разнюхай, а там, глядишь, и тебе перепадет. Голову даю на отсечение, все это неспроста! У них был такой вид, словно они собирались осчастливить мадам Терезу. Но, как сказала старуха, слишком поздно, слишком поздно!
– Спасибо, мадам Марселина, – повторил Ролан и шатающейся походкой направился к двери. На пороге он остановился. – Я хотел бы знать, где моя матушка?.. – тихо произнес он.
– Где твоя матушка? – переспросила соседка. – О бедная женщина, да где ж ей быть!.. А, поняла, ты хочешь знать, где она лежит? Если бы не моя племянница, я завтра проводила бы тебя туда. Впрочем, и самому найти нетрудно: кладбище Монпарнас, от главной аллеи третий поворот направо. Пройдешь с десяток шагов и увидишь красивый фамильный склеп с гербами повсюду, позолотой и всякими надписями. Я припоминаю имя де Клар, остальные имена были английскими. Я нарочно обратила внимание, потому что хотела принести венок на могилу мадам Терезы. Она лежит позади склепа. И вот ведь странно: она сама выбрала это место. Купила землю и никому ни словечка не сказала… Де Клар, хочешь записать?
– Нет, – ответил Ролан, – я запомню.
Он вышел. Соседка закрыла за ним дверь.
В бывшей квартире его матери продолжали шумно веселиться. Ролан поспешил спуститься вниз. Проходя мимо комнаты консьержки, он прикрыл лицо шалью. Выйдя на улицу, он побрел куда глаза глядят, повторяя про себя имя де Клар, которое казалось ему смутно знакомым.
Дойдя до перекрестка Аббэ, он увидел, что там светло как днем: в доме позади караульни давали праздничный бал. Красное полотнище, развевавшееся на зимнем ветру, гласило: «Бал у Нельской башни».
Однако в Париже время бежит быстро и мода меняется каждый день. Вот и вокруг «Нельской башни» шум стал постепенно стихать, и ей грозило скорое забвение, как и прочим парижским причудам. Штаны буриданов были заляпаны грязью, пышные корсажи Маргарит бургундских утратили прежний шик, словно трех недель поста оказалось достаточно, чтобы костюмы изрядно поистрепались.
На Пасху они превратятся в лохмотья, а на Троицу очутятся в сточной канаве. Такова наша изменчивая жизнь: кружева истлевают, и я слыхал немало историй о людях, с мешком за плечами бредущих по мостовой, где когда-то весело крутились колеса их экипажей.
Ролан шел, согнувшись в три погибели, закутав голову шалью. Одинокая женщина в праздничный вечер рискует стать жертвой грубых приставаний, но у тех, кто сталкивался с этим тощим убогим существом, пропадала охота смеяться. Из-под шали, надвинутой на лоб и напоминавшей монашеский капюшон, раздавались глухие стоны. Согбенная фигура и шаткая походка наводили на неприятные мысли о безумии, либо тяжелом опьянении, либо крайнем истощении. Парижане нередко путают эти три вещи, что, несомненно, является блестящим оправданием претензий Парижа на звание самого утонченного города в мире.