Карнавальная ночь
Шрифт:
Вояка Гонрекен, с его рыцарской душой, совсем оторопел, но господин Барюк улыбнулся.
– Вы знаете, где находятся свидетельства, переданные нотариусу? – спросил Господин Сердце.
– Трудно сказать, хозяин, – уклончиво отвечал Симилор.
– Вы знаете имена тех, кто занимался этим делом, на улице Кассет?
– Господа Кокотт и Пиклюс. Надежные!
– Больше никто?
Симилор понизил голос и картинно сделал шаг.
– Поговорим в открытую, хозяин, – сказал он. – Вы хотите знать о Черных Мантиях вообще, а также об их темных секретах?
Господин Барюк был на седьмом небе.
– Да, – сказал Ролан, – именно о Черных Мантиях.
– Там доктор Самюэль, Луи Семнадцатый, аббат, граф Корона; эти давно, со времен полковника… новые… Мне надо вам сказать одну вещь, – прервался он. – Вы не найдете в Париже второго, кто мог бы столько порассказать вам о головоломке «Шаривари» сколько я! Я жил в собственном дома господина Лекока и Трехлапого; играл в пульку-другую в кабачке «Срезанный колос»…
– Новые кто? – повторил нетерпеливый Ролан.
– Трехлапый исчез, – отвечал Симилор, – и торговец одеждой тоже, господин Брюно. Новенькие – господа Жафрэ и Комейроль, оба в прошлом письмоводители конторы на улице Кассет, и вы понимаете, что, толкаясь в этом злачном месте, они знали достаточно всякой всячины на предмет изрядно поживиться за счет этого.
– И это все? – спросил молодой человек, хмурый от напряженной работы рассудка.
– Нет, хозяин, есть еще граф дю Бреу, которого они называют Дурак…
Ролан вздрогнул.
– Вы не знали! – заговорил снова обрадованный Симилор. – Я-то в эту компанию попал, поскольку там вообще полно людей великосветских. Есть еще бывшая Маргарита Бургундская, жена предыдущего, настоящая графиня, представьте! Которая была любовницей Приятеля – Тулонца. Государство и частные лица вполне могут мне платить: я чистый кладезь сведений… но когда мне говорят: «Молчок! Тут задеты интересы!» – я молчу как могила!
Ролан думал: «И граф тоже! И Маргарита… графиня! Опекун и опекунша принцессы Эпстейн!»
Дверь, ведущая в спальню, отворилась.
– Письмо для Господина Сердце, – сказал лакей Жан.
Ролан взял сложенный листок и развернул. Он читал, и рука его дрожала. В письме было написано:
«Граф и графиня Жулу дю Бреу де Клар просят Господина Сердце оказать им честь, пожаловать на бал, который они дают в ближайший вторник 3 января в особняке де Клар.
В вечерних туалетах».
Под этим от руки стояло: «Маргарита» с тонким росчерком, при виде которого на висках у Ролана проступил пот.
РОЗА ДЕ МАЛЬВУА
Мэтр Леон де Мальвуа, видный нотариус, душеприказчик и доверенное лицо всего пригорода Сен-Жермен, сидел за своим широким рабочим столом черного дерева в просторной и высокой комнате, служившей, должно быть, гостиной в этом старинном особняке. Комната имела строгий вид, облик же молодого человека не вязался с комнатой.
На столе, на самом виду, перед непомерной горой бумаг лежало раскрытое письмо.
На шелковистом и глянцевом листке дорогой бумаги значилось:
«Граф и графиня Жулу дю Бреу де Клар просят господина и мадемуазель де Мальвуа оказать им честь, пожаловав на бал, который они дают в ближайший вторник 3 января в особняке де Клар.
В вечерних туалетах».
Под этим стояла подпись: «Маргарита» и тонкий росчерк.
Было начало холодного декабрьского вечера, назавтра после того дня, что мы почти целиком провели в окрестностях Сорбонны, в мастерской Каменного Сердца. Единственная лампа освещала мрачноватый кабинет, в камине угли двух сиротливых, одетых седой золою головешек едва хранили остатки огня. На дворе в последних лучах сумерек медленно раскачивались на ветру высокие припорошенные снегом деревья сада.
Мы уже встречались с ним, Леоном де Мальвуа, в том же доме на улице Кассет; тогда этот дом был конторой нотариуса Дебана, мы видели его в карнавальную ночь – красивого, молодого, смелого, веселого и безрассудного, и в ногах его постели лежал женский платок, и он спрашивал: «Который нынче час?», как и все прочие безумцы, что становились потом преступниками. Припомните? Его гордый лоб вовсе не был похож на прочие физиономии канцелярской братии: может, в нем сидел черт, но глаза его светились прямотой и достоинством; он готов был говорить о воинской службе, но без горечи или издевки, и эта мальчишеская удаль так шла к ловко сидящему на нем костюму Буридана.
Теперь, по прошествии десяти лет, он еще хранил свою былую красоту, а может быть, также гордость и отвагу; не сохранил лишь прежней жизнерадостности.
Взгляд его замер на пригласительном письме. Он глубоко и сосредоточенно размышлял. Эти ранние морщины – следы честолюбивых замыслов и скорбей. Без сомнения, Леон де Мальвуа много желал и много страдал. Он сидел, опершись на руку лбом, бледным, как слоновая кость, и окруженным уже поредевшими волосами. Губы застыли в горькой и грустной улыбке.
Не из тех ли вы, кто до сих пор верит, что у каждого ремесла своя физиономия? У нас во Франции, более чем где-либо в другой стране, физиономии сословий вымерли. Я жил в одном доме в Марэ, где привратник избрал себе титул «хранитель». Он был членом «цеха», где его величали майором. Без преувеличения, у него был вид по меньшей мере бывшего конюха из «Олимпийского цирка». Говорю бывшего, ибо нынешние вида не имеют.
Нотариусы долго держали свое лицо, дольше адвокатов, дольше стряпчих; и сдались, лишь когда возникла опасность, что их станут принимать за регистраторов. Я знаком с одним превосходным человеком, похожим на какое-то божество из древнего мифа; его осанка повергает в трепет, шевелюра сияет словно снег: одно слово – друид, только в черном одеянии. Он нотариус. Я знаю человека твердого как железо, разящего как обоюдоострый меч, способного истереть точильный камень; это окровавленный скальпель, который пускает кровь, ампутирует и полосует в интересах клиентов со всем хладнокровием Дюпюитрена или Жобера. Этот человек-нож – тоже нотариус. Я знаю третьего нотариуса, нежного, масляного и даже липкого, который пахнет чуть подсыревшим кульком с конфетами. Четвертый нотариус простодушен и добр до того, что готов поверить своему «коллеге»; пятый, напротив, скептик, опустошенный вдовец собственных иллюзий, вольнодумец от нотариата, сомневающийся в своем галстуке и проклинающий богиню Подлинность. Вот вам пятеро обывателей, которые вполне могли быть такими же майорами, как мой хранитель-привратник.