Карповы эпопеи
Шрифт:
— А там еще раствор остался, — сказала Ульяна.
— Ладно, определю куда-нибудь. Идите, шабаш.
Давно ушли все, улеглись и свет погасили, а Карпов все еще работал, подбирая остатки уже порядком загустевшего раствора, носил во двор — мостил бетонную дорожку от порога к калитке. Не пропадать же добру, да и грязь не будет на ногах в хату тащиться.
Уже небо на востоке посерело и звезды на небе погасли, когда Карпов дотащился до кушетки и упал на нее, не раздеваясь. Спал не спал, очнулся: на работу пора. Вышел, ступил на бетонную дорожку — не проваливается, хотя и чувствуется: сырая еще. Обошел вокруг хаты, осмотрел ночную работу, остался доволен.
Ульяна
— Еле поднялась, все косточки болят.
— Ниче, отдохнешь... Зато дело какое сделали! Вроде ничего получается, а?
— Ничего, я уже смотрела.
Слой за слоем постепенно поднималась шлакобетонная облицовка. Только к середине лета подобрался Карпов под кровлю. Подобрался, думал, конец скоро. Но тут, к ужасу своему, обнаружил, что поторопился, не рассчитал Надо было облицовку тоньше делать, а он пожадничал, потолще запустил — крепче, мол, будет. И вышло, что стены теперь получились шире крыши. Вода будет стекать в стену. Да и некрасиво. Отошел на противоположную сторону улицы, смотрит на свою хату: не то что-то, будто на толстомордого мужика детскую пилотку натянули.
Подошла Ульяна, тоже взглянула на хату со стороны и принялась ругать Карпова: и черт безрукий, и окаянный, и не умеешь — не берись, и сколько тебе говорила: семь раз отмерь, а потом уж режь. Чего только не услышал Карпов от нее, но в ответ ни слова не говорит: виноват. Чешет затылок, соображает.
— Ну, теперь что? — не отстает Ульяна. — Крышу пересыпать? И пальцем не притронусь, сам делай, раз до этого глаза твои были в заднице.
— Ладно, не ругайся. Что-нибудь придумаем.
— Придумаешь! — и пошла, недовольная, в дом. А Карпов взял да и придумал.
Он снял с крыши с каждой стороны по четыре ряда черепицы, сорвал латы и как бы удлинил каждую крокву — прибил бруски с напуском над стеной. Снова положил латы и покрыл черепицей. Крыша, правда, получилась как бы вогнутой, хата словно крылышки чуть приподняла, но зато сток теперь нормальный, стены в непогоду замокать не будут.
— Уля, иди погляди,— позвал он жену, уверенный, что она одобрит его смекалку и работу.
Вышла Ульяна, встала на противоположной стороне улицы, долго смотрела молча, качала головой.
— Ну что? — не выдержал Карпова.
— Забыла, как называется.. У Микиты в книжке китайская хата нарисована...
— Фанза? Был в Китае в войну, видел, ну и что?
— Какая там хванза. Богода?..
— Пагода, — подсказал Карпова.
— Вово. Так вот это ты и сделал.
— Придумала, — обиделся Карпова. — И совсем непохожа. А потом, красота нам нужна чи шо? Было б крепко да тепло.
Однако критика жены задела Карпова, и вскоре он снова снял черепицу с крыши — с той стороны, что выходит во двор. Удлинил еще метра на два навес — большой такой козырек получился. Снизу столбами его подпер. Пространство между столбами до половины кирпичом заложил, а верхнюю часть застеклил. Получилась веранда. Веранду он стеклил, уже когда белые мухи полетели, а красил только на следующее лето.
Так Карпов неожиданно в поселке обогнал многих и многих. Редко у кого веранду встретишь, а у Карпова есть. Теперь летом семье Карповой благодать: обедают и ужинают они на веранде — светло и прохладно, прямо как на даче.
Так закончилась шлакобетонная история. Но это не последняя из строительных историй, у Карпова их было много. Можно было бы рассказать еще, как Карпов выкопал у себя в саду колодец и внутренность его облицевал цементными кольцами, которые частью сделал сам, а частью привез из оставшихся на работе. Делали под железнодорожной насыпью водоспуск — трубу из бетонноасбестовых колец. Когда сделали, кольца остались. Какие-то щербатинками, какие с трещинами. Брак, одним словом. Карпов их прибрал и определил в дело.
Можно было бы подробно рассказать о колодце, до это только удлинило бы нашу повесть. Да к тому же колодезная история у Карпова закончилась неудачей. У нас в поселке с водой плохо, во всех колодцах она жесткая, невкусная, для варева и стирки не годится. Носят воду бабы издалека — от школы, что стоит на выгоне. Там колодец глубокий, — бросишь, бывало, камешек, и пройдет много времени, пока услышишь всплеск. Вот и задумал Карпов выкопать у себя такой же. Копал, копал, воду достал, но она оказалась, как и везде, — плохой.
Так что эту историю можно и опустить. Тем более что нас ждет еще другая сторона Карповой жизни.
Дело в том, что Карпов всегда держал в своем хозяйстве какую-нибудь живность: кур, корову, поросенка. Коз держал. С козами он связался, когда с коровой пришлось невмоготу: корм добывать стало трудно. Карпов ликвидировал корову и завел козу. Эта скотина неприхотливая, корму ей надо мало, а молока хоть немного, но дает, есть чем забелить борщ, чем помаслить кашу.
Кстати, в козьем деле Карпов был новатором. Потом уж и другие переняли его опыт. И переняли так, что коз на нашей улице в короткое время развелось немыслимое количество и некогда зеленая окраинная улица наша быстро превратилась в пустыню. Вся растительность в палисадниках — желтая акация, жасмин, сирень и прочее,— все было съедено начисто. Листья на деревьях остались — рукой не достать: ниже козы все ощипали, обглодали. Зато имена им давали ласковые, девичьи. Вечером, бывало, только и слышишь: Майя, Майя!.., Клара, Клара!.., Феня, Феня!.. Даже Анжелика одна была — длинноногая, стройная, гордая и кокетливая. Масти она была неопределенной, вдоль белой мордашки проходила темная полоса, расходящаяся к рогам. Ресницы длинные, черные. Красавица, одним словом. Помнится, хозяин из-за красоты и держал ее, потому что другого проку от нее никакого, молока — как от козла.
Но козы у нас царствовали недолго, их почему-то быстро вывели. Может быть, виной тому были их прожорливость и всеядность — не знаю. А только козья эпоха вспыхнула яркой кометой на нашем небосклоне, пролетела и погасла. Лишь хвост от нее, как и положено от кометы, долго еще таял — и это были козы Карпова. Он дольше всех держался за них. Но все же в конце концов и он не выдержал напора жизни, свел на нет.
Теперь об этих животных напоминает лишь оставшееся с тех времен прозвище нашей улицы — Козлиная.
В чем Карпов был стоек и непреклонен и в чем он не отступил ни на один шаг за всю свою жизнь — так это в свиноводстве. Свиней Карпов держал всегда, при любых обстоятельствах. Без поросенка ему, что без жены: и холодно, и голодно.
Эпопея свиная. Подпольный поросенок № 1
До войны дело было...
Рвется с цепи Буян, захлебывается собственной злостью — не может достать врага. А враг, видать, лютый, ненавистный, порвись сейчас цепь — остались бы от него одни клочья: Буян расшматовал бы его, вот как эту палку — хряп, хряп, только щепки летят во все стороны. Нёбо занозилось, боль нестерпимая, отплевывается в хрипе Буян и еще больше свирепеет.