Карта хаоса

Пальма Феликс Х.

Клейтон снова увидел себя во главе группы преследователей… Снова почувствовал опьянение погоней, а еще опьянение от фантастической мысли, что они вот-вот поймают настоящего человека-волка. Теперь все обстояло иначе. Он шел по проклятому лесу один и казался сам себе ужасно беззащитным среди деревьев, которые словно о чем-то шептались между собой, строя против него злые козни. И тут невыносимая тоска обрушилась на Клейтона – он понял, что за минувший вечер знакомый мир растаял как дым. Потеря была невероятной, чудовищной, и от этой мысли у него перехватило дыхание. Но вопреки всему агент продолжал как сомнамбула двигаться вперед, хотя и твердо знал, что этот путь никогда не приведет его туда, куда он больше всего хотел бы попасть – в прошлое, в благословенное и рациональное прошлое, а точнее, в тот день, когда легендарный капитан Синклер предложил ему поступить на службу в его спецподразделение.

Окажись Клейтон снова в прошлом, он отверг бы предложение капитана, ответил бы, небрежно махнув рукой, что это совершенно его не интересует, что он предпочитает по-прежнему жить в банальном, зато уютном мире, чьи законы ему так хорошо известны и где фантастические существа никогда не рискнут соскочить со страниц бестиариев… Но вернуться в прошлое еще никому не удавалось, обреченно признал агент. Сейчас он должен преследовать Валери де Бомпар, чтобы до конца доиграть свою роль в той безумной пьесе, в которой ему выпало участвовать.

Машинально Клейтон начал свободной рукой теребить висевший у него на шее ключ с крылышками ангела и нервно поглаживать его. Это был ключ от Камеры чудес, и, с тех пор как Клейтону его доверили, ключ превратился для агента в своего рода талисман, в символ сверхъестественного мира, который прятался в некой складке реальности, символ того мира, куда, судя по всему, Клейтон сейчас и направлялся. Однако там ему наверняка предстояло познать вещи, к которым он не был готов. Вещи, способные навсегда сломать человека.

Стараясь заставить себя снова рассуждать с присущей ему логикой, Клейтон пытался понять, с какой целью ведет его Валери де Бомпар к оврагу. Потому что было совершенно очевидно, что графиня сознательно ведет его туда, куда ей хочется, как она привыкла поступать всегда и со всеми. А он подчинялся ее воле, поскольку у него не было выбора. Как всегда, у него не было выбора.

Вдруг долгий и печальный вой прорезал ночную темень. Вой доносился со стороны оврага. Клейтон выхватил из кармана пистолет и бросился туда, держа высоко перед собой фонарь, который вспарывал завесу мрака. Тяжело дыша, агент добежал до маленькой полянки у самого обрыва. Там он увидел все те же странные следы. Казалось, они приближались к опасному краю – но потом исчезали. Агент поставил фонарь на землю, собрался с духом и подошел к обрыву. Трудно было заставить себя посмотреть вниз, поскольку его мысленный взор уже видел прекрасное тело Валери де Бомпар, разбившееся при падении. Правда, Клейтон и сам не знал, худшая ли это картина из всех возможных. Но дно оврага было затянуто непроглядной чернотой, и разглядеть ничего не удавалось. Все же он еще несколько секунд упрямо всматривался непонятно куда, чувствуя, как его насквозь продувают порывы ледяного ветра, летящие снизу. Клейтон отошел на несколько метров от края и тотчас услышал за спиной мягкое урчание, настолько тихое, что он решил, будто оно ему пригрезилось. Теперь страх расползался по всему телу, словно полчища муравьев. Он начал медленно поворачиваться, чуть приподняв пистолет, и все никак не желал поверить, что ему на самом деле угрожает опасность. С небольшого каменистого холма на него взирала огромная как сфинкс волчица. Шерсть ее при свете луны отливала мягким золотом.

– Валери?.. – вырвалось у него.

Волчица слегка наклонила голову и снова тихо заурчала, точно смеясь над Клейтоном. И вдруг агент явственно ощутил тяжесть пистолета у себя в руке. Он почти с изумлением осознал, что вооружен, что этот холодный металлический предмет был изобретен людьми специально для того, чтобы лишать жизни врагов и защищать свою собственную. Тем не менее он не мог заставить себя прицелиться в волчицу. Он выжидал, и несколько бесконечных секунд человек и зверь молча смотрели друг на друга, как еще совсем недавно, в замке, смотрели друг на друга полицейский и графиня, разделенные длинным дубовым столом. Но тут волчица раскрыла пасть и бросилась на агента, а он под ее тяжестью рухнул на землю. Удар был настолько сильным, что у Клейтона перехватило дыхание и он выронил пистолет – тот выскочил из руки как живой. И сразу же Клейтон почувствовал у себя на горле острые клыки, готовые превратиться в смертоносный капкан. Агент не шелохнулся. Зверь медлил, словно давая человеку понять, что тот зависит от его милости – вернее, от одного движения волчьих челюстей. Но вдруг волчица отпустила его…

Клейтон выдохнул, до конца не веря, что жив. Разве такое возможно? А еще он не мог понять, что за теплая жидкость ручьями течет у него из шеи – кровь или обычный пот, но сейчас это было ему не особенно важно. Агент слегка приподнялся. Зверь следил за ним с расстояния в несколько метров, готовясь к новому прыжку. Полицейский молча смотрел на волчицу. Он никак не мог

унять дрожь, и ему было стыдно. Неужели эта волчица, которая рычала как волчица, пахла как волчица и двигалась как волчица… и есть его Валери? Какая-то часть рассудка отказывалась принять подобную нелепость – возможно, потому, что принять ее значило бы рухнуть в еще более глубокую пропасть, в пропасть безумия. Однако у другой части рассудка, обученной соединять детали в нужном порядке, ни капли сомнений не оставалось.

Краем глаза Клейтон заметил пистолет – он лежал совсем рядом, и агент начал прикидывать свои шансы. Если удастся очень быстро повернуться на бок, а затем сделать полный перекат, можно будет, пожалуй, дотянуться до пистолета, прежде чем волчица прыгнет. Неужели она ждет именно этого? Он не успел ответить на свой вопрос – волчица зарычала и золотистой молнией метнулась вперед. Агент непроизвольно выбросил правую руку в сторону пистолета, а другую, так же непроизвольно, поднял вверх, чтобы защититься от атаки. Пальцы правой руки нащупали рукоятку пистолета, и в тот же миг зубы зверя вонзились в его левое предплечье. Превозмогая дикую боль, Клейтон приставил дуло к огромной голове волчицы, но не выстрелил, хотя и продолжал держать палец на спусковом крючке. И опять человек и зверь, замерев, смотрели друг другу в глаза – казалось, плотина из камней и веток перегородила течение времени. Теперь Клейтон смог различить тонкие золотые колечки, окружавшие зрачки волчицы, похожие на два крошечных солнца в час затмения. А еще ему почудилась мольба в ее глазах. Но на сей раз он не подчинится чужой воле. На сей раз – нет.

Не убирая пистолета от головы зверя, он увидел, как рукав пиджака быстро пропитывается кровью. Боль была острой, но терпимой. Волчица, похоже, тоже поняла это и глубже вонзила клыки в человечью плоть. Клейтон стиснул зубы, чтобы не закричать, но один стон все же у него вырвался. Однако он все равно не стрелял, потому что не хотел, чтобы победа осталась за ней. Тут послышался хруст костей, и боль мощной волной понесла Клейтона туда, где выключается сознание. Но он по-прежнему не стрелял. А дальше действовал уже не он, а инстинкт самосохранения. Агент услышал выстрел – сухой, резкий щелчок, – и придавившее его волчье тело соскользнуло на землю, как тело любовника после счастливого поединка.

– Нет… – прошептал он.

Клейтон не мог отвести глаз от лежавшей перед ним волчицы, хотя ужасная боль паутиной раскаленных нитей расползалась по всему его телу. Сквозь застилавший разум туман до него дошло, что рана по-настоящему серьезная. Из последних сил агент приподнялся, чтобы осмотреть свою левую руку. Но никакой руки не было, была жалкая культя, откуда свисали обрывки сухожилий и лилась кровь. А рука валялась на земле в нескольких метрах от него, как что-то уже никому не нужное и не имевшее отношения к его телу. Подавив приступ тошноты, Клейтон переводил взгляд с кровавой культи на заблудившуюся руку и обратно. Такое разделение казалось агенту до нелепости неправильным и противоестественным, ведь рука все же принадлежала ему и еще недавно была частью его самого.

Потом он попытался зажать рану здоровой рукой и долго смотрел на освещенную фонарем волчицу. Ее передние лапы были лишены шерсти и покрыты шрамами. С правой стороны из виска текла струйка крови, а взгляд утратил непостижимо загадочный и насмешливый блеск. Теперь в ее глазах отражалась лишь самая что ни на есть настоящая и необратимая смерть.

– Вы добились своего, правда, графиня? Вы добились того, чего хотели… – услышал он собственный голос, так и не поняв, доволен он своим поступком или корит себя за него.

Что ж, графине де Бомпар всегда и все удавалось сделать по-своему, подумал он с горечью. Она нашла способ уйти из жизни, не нарушив клятвы, данной мужу. И ей не было никакого дела до того, что отныне Клейтону суждено жить с бременем этой вины.

Его душило бешенство, но он не мог не признать: там, в замке, после удара каминными щипцами она сказала, что у нее нет выбора – и была права. Вряд ли они нашли бы спасение в своей любви. Какая жизнь ожидала бы их? Неужели он как ни в чем не бывало улыбался бы ей, видя, как ночью она возвращается в разорванном платье, с довольным взглядом человека, утолившего внутреннюю жажду? Неужели не дрожали бы у него за завтраком руки при чтении газеты, где сообщалось об очередном жестоком убийстве? Неужели сумел бы он притворяться, что между кровавыми жертвами и его любимой женщиной нет никакой связи? Разумеется, к этому Клейтон не был готов. Наверное, к этому не был готов и Арман де Бомпар. Наверное, потому тот и покинул жену, едва окончательно понял, что при всей своей мудрости видит лишь один способ справиться с ее страшным недугом. Но Арман слишком любил Валери, чтобы сделать то, что теперь сделал Клейтон.