Карта императрицы
Шрифт:
Он сделал несколько шажков к роялю, и протянул руку к саквояжу. Но доктор ловко сдвинул саквояж поближе к себе.
— Нет-нет, — заторопился Клим Кириллович, — саквояж останется здесь, если, конечно, никто не возражает.
— Я возражаю, я! — вскрикнула Мура. — И никуда вы сейчас не поедете! Господин Багулин может идти, если ему надо. А Клим Кириллович пока останется здесь. Я настаиваю…
— Глафира, проводите гостя, — попросил профессор вызванную колокольчиком горничную и самолично довел агента до дверей гостиной. — Примите уверения в моем почтении.
После ухода Модеста Багулина в гостиной несколько минут царила полная тишина.
— Ну, и что все это значит? — спросил наконец профессор, снова усаживаясь в свое кресло.
— Я должен ехать к мадемуазель Багреевой, — решительно заявил доктор, машинально сжимая ручку саквояжа.
— Вас убьют, как только вы выйдете из дома, — рассердилась Мура. — Как вы не понимаете? Ведь он явно покушался на саквояж с холстом. Его подослали убийцы. У вас в руках вещественное доказательство преступления.
— Я выйду без саквояжа и черным ходом, — попытался успокоить разгневанную барышню Клим Кириллович.
— А если они и там устроили засаду? — наступала Мура.
— Климушка, — осторожно подсказала молчавшая доселе Полина Тихоновна, — а может быть, тебе позвонить мадемуазель Багреевой, прежде чем ехать?
— Хорошо, — помолчав, согласился тот, — я позвоню. Вы позволите воспользоваться аппаратом?
— Разумеется, милый Клим Кириллович, разумеется, — закивала Елизавета Викентьевна.
Доктор подошел к аппарату и попросил телефонистку соединить его с квартирой господина Шебеко. Поинтересовавшись здоровьем стариков, Клим Кириллович попросил позвать Екатерину Борисовну.
— Простите, милая Екатерина Борисовна, что не смог сегодня воспользоваться вашим приглашением. Как вам понравилась выставка? Очень понравилась? Приятно слышать. Да, да… разумеется… Всегда к вашим услугам. Завтра утром непременно навещу.
Доктор положил трубку на рычаг.
— Ну что? Что я говорила? Никуда ехать и не надо, она притворялась, — облегченно вздохнула Мура. — Правильно?
В гостиную осторожно заглянула Глаша.
— Только что приходил посыльный, передал записку для Брунгильды Николаевны.
— И где она? — бесцеремонно поинтересовался профессор.
Глаша покосилась на старшую профессорскую дочь, губы ее задрожали, она вынула из кармашка фартука сложенный лист бумаги и подала профессору.
Николай Николаевич Муромцев развернул послание и прочел: «I want to see you, I am dying…»
— Что-что? — подалась вперед Полина Тихоновна. — Я по-английски не понимаю…
— Он пишет, — растерянно проговорил профессор, глядя в упор в расширенные глаза Брунгильды, — что он хочет ее видеть, он умирает…
Глава 20
«Жить в Петербурге и быть свободным от Петербурга невозможно», — думал следователь Вирхов, входя утром в свой кабинет. Несмотря на то, что спал он в эту ночь мало, настроение у него было превосходное. И не только потому, что благодаря полуобгоревшей бумажке, найденной у камина в Аничковом дворце, ему удалось выяснить имя бесноватой преступницы-поджигательницы. Сегодня утром он, определив дальнейшую последовательность своих действий, с удовольствием побаловался сгущенным молоком «Нестле». «Почему в России не могут наладить подобное производство? Молока-то в стране не мерено, — размышлял Карл Иванович, — хорошо еще, что поспеваем в сыске внедрять в практику новейшие достижения западной мысли».
Карл Иванович сел за свой стол и обратился к письмоводителю.
— Есть ли донесения от агентов?
— Так точно, ваше благородие, — охотно откликнулся письмоводитель, — рыщут по следу без устали, стараются… Все доклады у вас на столе сложены. И продолжают поступать.
— Ладно, — кивнул Вирхов, бросив взгляд на солидную стопку папок из плотного синего картона. — А как провел ночь наш художник?
— Спокойно, ваше благородие. Спал, свернувшись калачиком под своей шинелишкой. Иногда молитвы возносил Господу, плакал…
Дверь в кабинет робко приоткрылась, и в щель бочком проскользнул смущенный кандидат Тернов и, вытянув тоненькую шейку, застыл перед Карлом Ивановичем с папкой под мышкой.
— Ну что, господин кандидат, — медленно протянул Вирхов. — Разобрались с пятнышками на мраморной доске камина в Аничковом дворце?
— Так точно, господин Вирхов. — Молодой человек поспешно достал из папки листок бумаги и протянул начальнику.
Карл Иванович принял лист и без всякого интереса повертел его в руках.
— А как вы выполнили мое поручение по выяснению личности босоногой юродивой? — Только хорошо знающий своего начальника письмоводитель мог уловить легкую насмешку на бесстрастном лице опытного следователя.
— Выполнил, Карл Иваныч, побеседовал с прихожанами и священниками. Никто из них не знает такой блаженной. Говорят, после Ксении Петербургской и не появлялось никого похожего…
— А между тем она есть, — с чувством нескрываемого удовлетворения произнес Вирхов, — и зовут ее Клавка. Плохо искал. — Он все-таки позволил себе усмехнуться. — Чему вас только учат в ваших университетах?
— Вы думаете, Клавка — женщина?
— Такой вывод следует из педологической теории профессора Османа, — утер нос юнцу Карл Иванович. — Учиться надо и после университета.
Кандидат стоял, понурившись и сознавая, что кругом виноват.
— Ладно, — смягчился Вирхов, — помогу тебе. Идеи есть?
— Никак нет, господин следователь, — промямлил кандидат.
— А почему? — поднял белесые брови Вирхов. — В сыскном деле всегда должны быть идеи. Учись, пока я жив. Что теперь можно предпринять?