Карта неба
Шрифт:
— Если не ошибаюсь, это карта Вселенной, — сказал Клейтон. Он все еще находился во власти вдохновения, снизошедшего на него, как только он переступил порог кабинета.
Все были поражены, обнаружив, что перед нами не просто прекрасная и одновременно затейливая фигура, сотканная из дыма, но точная копия космоса. Каждая из светящихся крупинок, что усеивали зеленоватое облако, представляла собой отдельную галактику с ее миллиардами звезд, располагавшихся рядами или гроздьями. Галактики эти имели форму изящного сверкающего вихря, поблескивающего цветка розы, светящейся морской раковины и даже шляпы или сигары. Зачарованный Уэллс дотронулся до аппарата, и нерешительное прикосновение его пальцев привело к тому, что масштаб этой газообразной карты увеличился. Внезапно небосвод окутал нас, словно блестящий тюль. Мы с восторгом разглядывали плечи друг у друга, словно расшитые созвездиями, а в это время сквозь нас проносились безвредные стрелы комет. Я заметил на руке у Эммы сверкающую бабочку какой-то туманности, в волосах у Джейн запутались звездные скопления, а на пиджаке Мюррея угнездились Персеиды. Как любознательный ребенок, Уэллс провел рукой в обратном направлении, и карта вдруг стала съеживаться, свертываться, словно от испуга, в кокон, пока не остановилась на среднем размере, позволявшем нам любоваться космосом во всем его великолепии и со всеми подробностями. Я отыскал нашу Солнечную систему с ее планетами, вращающимися вокруг Солнца, которая оказалась сведена к нескольким пылинкам, пляшущим в луче света. И на третьей от Солнца пылинке находились мы, заброшенные на задворки Вселенной и мнящие себя хозяевами пространства, чьи размеры и границы превосходят наше воображение. Признаюсь, я вдруг почувствовал себя ничтожным, убедившись в необъятности небосвода, этого обширнейшего сада, расстилавшегося за моим окном и продолжавшегося там, куда не достигали глаза наших телескопов. Но тут, после новых манипуляций Уэллса, который никак не мог утихомириться, из тумана появилась алая полоска, похожая на драгоценную нить, которая сновала от планеты к планете, и те по очереди окрашивались в красный цвет и уменьшались на наших глазах в тот момент, когда нить совершала прыжок к следующей планете. Мы поняли, что эта линия обозначала путь во Вселенной, проделанный вторгшейся к нам расой, во время которого она захватывала и поглощала планеты, и казалось, этот процесс бесконечен. Это был космический исход, последним пунктом которого, к нашему ужасу, стала маленькая голубая планета Солнечной системы.
Здесь я должен прерваться, чтобы разъяснить читателям, что именно тогда все мы поняли: наши захватчики, судя по тому, сколь долог был их путь сквозь вечную ночь Вселенной, прилетели не с Марса, а из какого-то другого места, куда более отдаленного и невообразимого. Но мы все равно даже сегодня продолжаем именовать пришельцев марсианами, возможно, по привычке или же потому, что чисто по-детски отказываемся признать их бесспорное величие, из последних сил стараясь хоть как-то проявить свою непокорность, или же попросту потому, что человек не в состоянии осознать ужас, пока не установит для него близлежащие и привычные границы. Но как бы то ни было, слово «марсианин» представляет для нас все то, что мы сейчас ненавидим и чего страшимся.
Но вернемся в кабинет, в центре которого пульсировала Вселенная. Наблюдая за тем, как алая линия достигает Земли и окрашивает ее в красный цвет, я, конечно, ощутил страх, смешанный с грустью. Но если быть откровенным, то на самом деле мою душу потрясло нечто похожее на чувство униженности, вызванное, мне кажется, тем, что я могу определить только как космическую безучастность, которой все мы страдаем. Мы живем себе на нашей никчемной планетке, увязшие в своих войнах, гордые своими достижениями и абсолютно чуждые величию космоса и далекие от сотрясающих его конфликтов.
— Вот это настоящая карта неба… — сказала Эмма. — Думаю, мой прадед был бы сильно разочарован…
— Никто не смог бы вообразить космос таким, Эмма, — поспешил утешить ее Мюррей. — За исключением мистера Уэллса, разумеется. — Он с улыбкой повернулся к писателю. — Только ты представлял себе Вселенную такой, Джордж, — не без ехидства заметил он. — Помнишь наш спор два года назад, когда я просил тебя помочь с публикацией моего романа? Ты сказал мне, что описанное мною будущее никогда не станет реальностью, потому что оно неправдоподобно. Я с трудом воспринял твои слова, ибо больше всего на свете хотел научиться воображать себе, какой будет жизнь через несколько лет. Да, я хотел стать мечтателем. Таким, каким был для меня ты. Но теперь могу сказать тебе, что больше не завидую твоему дару…
— Я бы все отдал за то, чтобы ошибиться тогда, Гиллиам, — сухо ответил писатель.
— А я бы все отдал за возможность сказать вам, что воображение человека считается во Вселенной одним из драгоценнейших качеств, — произнес чей-то голос у нас за спиной, — но это было бы неправдой.
Мы повернулись к двери, на фоне которой вырисовывался темный силуэт. Увидев его, мои товарищи задрожали словно листья под внезапным порывом ветра, ибо поняли, что это мог быть только Посланник, проникший в комнату в человеческом обличье.
— Боюсь, вы единственные, кто так считает, — продолжал он, не двигаясь с места, — и это логично, учитывая, что у вас только одна точка отсчета — вы сами. Однако Вселенная — место, где обитают многочисленные расы с самыми разнообразными достоинствами, в большинстве своем непостижимыми для вас, и могу вас заверить: в сравнении с ними человеческое воображение не такая уж ценная вещь, чтобы оплакивать его утрату. Вам следует больше путешествовать.
Мы молчали, не зная, что на это ответить, как, впрочем, и того, ожидает ли Посланник какого-либо ответа с нашей стороны. И хотя он по-прежнему держался в тени, я заметил, что оболочка, которую он себе избрал, чтобы расхаживать по земле, принадлежала далеко не здоровяку, а скорее тщедушному человеку. Замухрышке, если называть вещи своими именами. Но что-то в нем не давало мне покоя: его голос казался мне удивительно знакомым.
— Хотя должен признать, что ваше воображение, мистер Уэллс, сильно превосходит средние показатели для людей, — заметил Посланник, адресуясь теперь к писателю. После этого он сделал шаг вперед, попав наконец под свет лампы, и мы смогли увидеть его лицо. — Правильнее будет сказать — наше воображение.
Мы оторопело разглядывали Посланника, как две капли воды походившего на мистера Уэллса. Неожиданно увидеть перед собой его двойника, который, засунув руки в карманы, улыбался той самой довольной и одновременно скептической улыбкой, что была так характерна для писателя, было для нас серьезным испытанием. Но, разумеется, наше замешательство не шло ни в какое сравнение с тем, что испытал настоящий Уэллс. Неподвижный как статуя, писатель молча, с бледным перекошенным лицом взирал на свою копию. Как понимает читатель, его растерянность была абсолютно оправданной, ведь он увидел самого себя без посредства зеркала и под таким углом, какой зеркалу совершенно недоступен. Впервые в жизни он увидел себя со стороны, точно так, как видели его остальные. В общем, он увидел себя так, как никому еще никогда не удавалось себя увидеть. Реакция писателя заставила его двойника рассмеяться.
— Полагаю, вы не ожидали, что я предстану перед вами в облике мистера Уэллса, поскольку он пока что жив. — Посланник насмешливо вгляделся в наши растерянные лица. — Для меня тоже стала сюрпризом весть о том, что человек, чью внешность я на время одолжил, желает меня видеть, и вот я прибыл сюда, в наше скромное убежище. — Посланник пригладил свои усики, как это иногда делал настоящий Уэллс, и расплылся в довольной улыбке. — Впрочем, не хотел бы умалять чужие заслуги, называя скромным убежищем эту сеть туннелей, параллельных обычным коллекторам, что с несравненным мастерством были построены нашими братьями, проникшими в ряды инженеров и рабочих той эпохи. Этот потаенный мир скрыт за другим подземным миром, расстилающимся под ногами у Лондона. Как если бы ваша замечательная Алиса последовала за кроликом дважды… Одно зеркало позади другого, вам не кажется? По-моему, вы, люди, весьма склонны находить прекрасными такого рода идеи и образы.
Уэллс продолжал смотреть на него с искаженным лицом. Казалось, он близок к обмороку.
— Как?.. — наконец выдавил он из себя.
Этот вопрос, похоже, растрогал его двойника.
— О, простите мою невежливость, мистер Уэллс. Наверное, вам хочется узнать, как мне удалось сделать вашу копию, — произнес он и вновь пригладил усики. — Хорошо. Позвольте, я просвещу вас на сей счет. Вы ведь уже поняли: мы способны принимать различные формы живых существ. И только смерть может показать нас такими, каковы мы на самом деле. Да, только смерть срывает с нас маску, и потому наши предки решили соорудить отдельное кладбище здесь, внизу. Чтобы превращение осуществилось, нам достаточно располагать всего лишь одной капелькой вашей крови. Этого нам хватает. Заполучив ее, мы обычно избавляемся от донора. Здесь мы педантичны. Мы не хотим выдать себя внезапным появлением на свете подозрительных близнецов.
— Боже мой… — прошептала Эмма. — И дети, они тоже?..
— Разумеется, мисс, — учтиво ответил Посланник. — Хотя это не самая удобная форма для нас: детское тело не сулит больших преимуществ, но иногда у нас просто не было другого выхода, и приходилось дублировать детей. Да, оригиналы, естественно, мертвы. Правда, родители никогда не оплакивали потерю, потому что не подозревали о ней. Разве что иной раз им казалось, что их дети вдруг стали гораздо умнее или что их стало труднее контролировать… — Посланник засмеялся знакомым смешком писателя, только, пожалуй, в более мрачной версии. — Однако мистер Уэллс дал мне свою кровь, хотя я об этом не просил и не сумел его впоследствии убить. Вот почему сейчас два Герберта Джорджа Уэллса находятся в этом недостойном его месте.