Карта утрат
Шрифт:
– Ты бы себя сейчас видел! – Она вскинула руки, передразнивая его неуклюжесть. – Ну что, теперь мне веришь?
Он взял ее за руку, но, когда они подошли к деревне, отпустил. Итянь едва не лопался от радости, еще более сильной оттого, что узнал новости от Ханьвэнь. Из динамиков по-прежнему раздавался женский голос, бездушный и оптимистичный, однако в слова Итянь едва вслушивался.
– Если я что-то еще узнаю, я тебе расскажу, – пообещала Ханьвэнь, – и составлю список всего, что надо выучить. По-моему, тебе нужно математику подтянуть.
– А тебе ничего подтягивать не надо? – Новости настроили его на игривый лад.
–
Они расстались уже в темноте, возле переулка, ведущего к его дому. Лишь тогда Итянь понял, что после того, как увидел Ханьвэнь, про дедушку не вспоминал – впервые после дедушкиной смерти ему удалось так надолго его забыть.
– Возможно, я поступлю в университет, – прошептал он дедушке ночью, когда в доме затушили масляные светильники и Итянь улегся рядом с Ишоу, который занял дедушкино место на койке. – Они наконец-то восстановили экзамены, – шептали его губы грубому стеганому одеялу, – тебе бы еще несколько деньков прожить – и ты бы мне помог.
С предыдущих гаокао прошло одиннадцать лет, поэтому сегодняшние новости звучали как истинное чудо. Итянь будто всю жизнь шагал по плоской равнине, и вдруг на горизонте обозначился облик его будущего. Его жизнь дала трещину, и по одну сторону расселины остались мать, Ишоу и отец с их привычным укладом, а по другую стояли они с Ханьвэнь – надежда и возможности.
Глава 5
Итянь словно вступил в новую жизненную эпоху, полную неожиданностей. Он с изумлением наблюдал за тем, как спустя годы похожих, совершенно одинаковых дней события, последовавшие за смертью его деда, стали стремительно сменять друг дружку. На следующий день домой вернулся отец. Итянь сидел на табуретке во дворе, протирая со сна глаза, когда дверь неожиданно распахнулась.
– Мать Ишоу!
Фигура заслонила первое рассветное солнце, и на полу тенью обозначились широкие плечи и внушительная спина, которая из-за картонного короба сзади казалась еще мощнее. Так рано они его не ждали. На отце была выцветшая военная форма. Мать Итяня выронила только что принесенное из курятника яйцо, и еще теплый желток заскользил по полу.
– Па! – пророкотал Ишоу, поспешив помочь отцу снять со спины короб.
От удивления Итянь встал и споткнулся о камень, через который обычно не забывал перешагивать. Он хотел поприветствовать отца, но рот не открывался, а язык, точно обмусоленный леденец, прилип к нёбу. Всего минуту назад Итянь лениво наблюдал за солнцем, раздумывал, к какому предмету ему готовиться сегодня, и предавался блаженству, не покидавшему его с того момента, как он узнал о государственных экзаменах.
Отец сообщил, что вернется в деревню на похороны дедушки Итяня, и поэтому похороны отложили до его приезда. Занятая похоронами мать захлопоталась и не успела ни засолить горчичные стебли и капусту, которые любил отец, ни выбить и высушить на солнце одеяла, чтобы постель к возвращению отца была свежая. Соседи говорили, что вообще не представляют, чего ей стоило в одиночку подготовить погребальную процедуру, но Итянь ни разу не слышал, чтобы она жаловалась.
Когда суматоха улеглась, Итянь пристально взглянул на отца. Все такой же широкоплечий и лохматый, с гордым взглядом, и тем не менее какой-то иной – словно стал ниже ростом и менее осанистым, чем запомнилось Итяню. Если прежде от тяжелой поступи отца, казалось, сама земля делалась прочнее, то сейчас ноги его будто бы дрожали. Итянь не сразу понял, в чем дело, но в конце концов заметил, что одна нога изогнута, точно надломленная ветка.
– Па, что-то случилось? – спросил он, показав на ногу.
Это были первые слова, сказанные им отцу по возвращении. Отец с пренебрежением отмахнулся и направился в дом. Сейчас хромота его сделалась очевидной, при каждом шаге правая нога на пару мгновений не поспевала за левой. Ишоу бросился на помощь отцу. Тот оттолкнул его:
– Да все со мной нормально, вещи лучше занесите.
Поедая лапшу, отец рассказал, что недалеко от их бараков бурей разрушило плотину и его бригаду отправили останавливать наводнение. Пробоину в плотине они заваливали камнями, один из которых упал ему на ногу и рассек ее повыше колена.
– Почему ты нам ничего об этом не писал? – спросила мать.
Отец помахал рукой, разгоняя пар над миской. Для отца мать поспешно приготовила лапшу с яйцами – блюдо, вполне достойное такого случая.
– Писал? Ты чего ж, думаешь, мне заняться нечем, кроме как писать тебе про всякие пустяки? Такие штуки – дело обычное. Я и не думал, что тут что-то серьезное. Залил царапину байцзю, чтобы грязь вытравить, да и все.
Некоторое время это помогало, однако через пару недель боль вернулась в новом ее проявлении. Теперь она переместилась в промежность и, куда бы он ни пошел, отдавала в пах.
– Они животы надорвали, смеялись надо мной, ведь я то и дело за яйца хватался! И все меня спрашивают, мол, что, яйца раздулись, может, вылить их содержимое куда-нибудь? – Отец засмеялся. – А я думал, может, такое вообще с мужиками на старости лет происходит.
Поэтому по вечерам, мучаясь от боли, он молчал. Отец так и не пошел бы к доктору, если бы однажды во время утренней гимнастики не упал в обморок, как раз когда все в бригаде дружно вытягивали ноги то назад, то вперед. Доктор в военном госпитале сообщил, что в рану попала инфекция.
– Они дали мне антибиотики, но сказали, что это уже крайняя мера. Если и она не сработает, то мне отрежут ногу.
– Небеса смилостивились над нами! – воскликнула мать.
Отец не ответил. В отличие от матери, он не был суеверным, деревенские предрассудки считал плодом воображения глупых женщин, которым больше нечем занять голову.
– Один из солдат дал мне опиум, чтобы было не так больно. Не знаю уж, где он его взял. Но перед глазами у меня словно облака поплыли. Доктор со мной разговаривает, а я и не понимаю, о чем он. Но когда я очнулся, нога была на месте. Я как раз думал, что теперь делать, когда получил ваше письмо про то, что дедушка умер. Поэтому я и запоздал.
– Значит, ты насовсем останешься? – спросил Ишоу.
– Мне сказали, что каждый месяц будут что-то выплачивать, потому что я получил увечье во время службы. И, наверное, снова пойду в поле работать.
Отец вытянул из-под стола ногу и закинул ступню на скамью.
– Понятно теперь, почему я не писал? У меня даже подумать об этом времени не было.
Из отцовского рта пахнуло пищей, и Итянь, сидевший ближе всех, отпрянул. Отец это заметил.
– Я сказал что-то такое, отчего моему ученому сыну сделалось не по себе? – Он снова рассмеялся и крутанул миску на столе.