Картахена
Шрифт:
О ней давно судачили в деревне, никто не сомневался, что роман хозяйки отеля с тренером кончится плохо. Моя соседка Джири уверяла, что Аверичи все знает, но страдает мужской немощью и позволяет жене веселиться, чтобы у нее крыша не поехала. Наслушавшись этих сплетен, мой брат добавил к ним блондинку, увиденную in flagrante delicto, и укрепил свою версию известием об аресте тренера, даром, что ли, об этом шумели во всех тратториях. На самом деле, его не арестовали, а задержали до выяснения обстоятельств, но деревенским это так понравилось, что они раздули
Почему он был так уверен, что видел именно Бранку? Классический кадр производства киностудии Чинечитта: стройная блондинка в викторианском платье, исчезающая в зарослях. Свобода и деньги – чем не мотив для убийства стареющего мужа? Господи, Бри, надо же было подумать хоть немного. Или хотя бы подождать! Ты узнал бы подробности через пару дней, потому что деревня рано или поздно узнает обо всем.
Что же было дальше? Бранка получила анонимное письмо с просьбой о встрече и поняла, что марка оказалась у какого-то парня и он намерен ее продать. Обвинение в убийстве ее не волновало, за спиной у нее стояла целая толпа актеров-любителей. Но она знала, сколько стоит зубчатый клочок бумаги, который ее муж носил в нагрудном кармане. Или не знала? Нет, об этом последний поваренок на кухне и тот знал, в этом доме чужие секреты ходят в стенах, как древесные жуки.
Бедный «Бриатико». Сто сорок акров пересушенной земли, в которую уже впиталось столько крови. С тех пор как Ли Сопру столкнули с обрыва, я смотрю на всех людей в отеле как на возможных злодеев и ничего не могу с собой поделать. Кто же был его сообщником? Ведь убить его мог только сообщник – тот, кто знал, что марка ценой в половину грано перешла к Ли Сопре. Вполне вероятно, что, завладев переверткой, Ли Сопра прикинул ее цену и отказался делиться. Или с самого начала не собирался. Он был так в себе уверен, этот липовый полярник. Я помню его лицо там, на обрыве, он смотрел мне в глаза и усмехался, как будто зная, что я сжимаю в кармане бесполезный mazzafrusto sulla spiaggia.
Когда я говорила с комиссаром в последний раз, то услышала странную фразу: неважно, что это было – самоубийство или неудачное купание, важно, что убийца понес наказание, его наказал Бог. Моих возражений он и слушать не стал, зачем ему нужен второй убийца – чтобы ловить его еще целый год? Все, что я приносила ему в клюве, будто глупая сорока, он использовал так, как ему было удобно. Еще бы, закрыть одним махом три дела, разве это не решение, достойное верховного судьи Ра?
Я обнаружила в алиби Ли Сопры прореху, и – вуаля! – его объявляют убийцей двух людей, которого наказала сама судьба. Комиссар спокойно пишет рапорт наверх и отправляет три тоненькие папки в архив. Гостиницу закрывают в сентябре, угодья пойдут под виноградники, и через несколько лет все забудут об отеле «Бриатико» и стариках, бродивших по его мозаичным террасам. Что касается меня, то если я вернусь в университет, сдам пропущенные экзамены и быстро напишу курсовые, то не потеряю даже семестра.
Единственным contra мог быть страх оставить маму одну, но и это решилось: оставшись без работы и жилья, Ферровекья решила переехать к нам и присматривать за хозяйством, мне даже платить ей не придется. Она не станет дожидаться закрытия «Бриатико» и переедет в июле – говорит, что не в силах смотреть, как стариков будут выселять, а мебель вывозить. Троюродная мамина сестра, что может быть лучше. Впрочем, у мамы полдеревни троюродных братьев и сестер, даже бездарный комиссар, если покопаться, окажется нашей родней.
В воскресенье ветер дул с севера, но мне все же пришлось идти на пляж с инженером. Стиснув зубы. И дело не в том, что трамонтана забивала рот грязным песком, а в том, что инженер – самый болтливый постоялец в «Бриатико». Его ни на минуту нельзя оставлять одного: утратив собеседника, он придет в ярость и непременно нажалуется начальству. Однако деваться мне было некуда, я взяла махровый халат, полагающийся купальщику, и мы медленно отправились на муниципальный пляж. Всю дорогу инженер рассказывал мне, каким дивным соседом был покойный капитан и как часто они заходили друг к другу в номера, чтобы пропустить по стаканчику.
В отеле не разрешено держать спиртное в комнатах, старикам наливают только в баре, и дело не в заботе, разумеется, а в том, что рюмка коньяку или бокал вина стоят там не меньше десятки. Но старики тоже не вчера родились, взять хотя бы табачника Риттера. Вино он пьет на пляже, коньяк держит в грелке, а грелку под матрасом.
– Вам ведь не слишком нравился Диакопи? – спросил инженер, когда мы дошли до гряды розовых камней, обозначающих въезд в гостиницу. – По-вашему, он не годился на роль хозяина гостиницы?
– Хозяином он, положим, не стал бы. – Я говорила коротко, прикрывая рот рукой, но песок уже попал туда и скрипел на зубах.
– Вы правы. – Он взглянул на меня с одобрением. – Не пойму, какой смысл покупать это дело, когда земля и постройки всего-навсего взяты в аренду. Теперь наследник засадит тут все виноградом или трюфелями, а гостиница пойдет на снос. Но вы не ответили мне, сестра, отчего вам так не нравился капитан?
– Потому что он поддельный.
– Был поддельный, – поправил меня инженер. – У него были причины скрывать свое имя. Что касается возраста, то никто в отеле не сомневался, что ему нет и шестидесяти. Никто! Такой грим мог обмануть только тех, кому все старики на одно лицо.
– Что ж, это правда. – Я мысленно считала шаги, оставшиеся до пляжа, предстояло пройти еще метров двести, то есть четыреста стариковских шагов.
– Признаться, мне он казался впечатлительным и ранимым. Однажды мы напились у него в номере за картами, и он рассказал мне, что в молодости расстался с женщиной, которую любил, и с тех пор у него ничего хорошего в жизни не было.
– Вот как? Я думала, он вдовец.
Мы уже вышли на пляж и продвигались к тому месту, где вход в воду не испорчен красной водорослью.