Картахена
Шрифт:
– Какая еще марка? – лениво спросила я, помолчав немного. Пулия столько про всех знает, но, если попросишь, ни за что не расскажет. Тут важно не показать интерес.
– Уж не знаю какая, но дорогая. Ди Фабио раньше-то был антикваром, его предки еще в Неаполе старьем торговали, он в этом толк знает. Однажды, в конце февраля, сидели мы на кухне, а снаружи лило как из садового шланга, головы не поднять. Вот старый пес и приволокся к нам погреться. После гибели хозяина тут будто часовой механизм сломался: тосканец подался в город,
Пулия замолчала и уставилась на сломанные шезлонги, сложенные в высокую поленницу на заднем дворе. Наверное, думала, чинить их или пустить на дрова. Она за богадельню, как за собственный дом, переживает – очень практичная.
– Так что это за марка? – спросила я, когда нетерпение победило осторожность.
– Говорю же, мы сидели втроем: пили чай с ромом. Потом, в сумерках, к нам еще фельдшер пришел. Стали говорить, что убийца до сих пор на воле гуляет, вот тут торговец и встрял: Аверичи, дескать, из-за марки убили, я предупреждал, что ее таскать на себе опасно. Он, мол, ко мне посоветоваться приходил, так прямо из кармана марку и достал. Сам он цены не знал, в Интернете рылся, но что, говорит, такое Гугл по сравнению с добротным умом антиквария.
– Хочешь сказать, что хозяин носил эту штуку с собой?
– Выходит, что так. И ведь что обидно, – добавил тогда Ди Фабио, тот козлопас, что его погубил, продаст скупщику краденого за пару тысяч и рад будет. А я ему настоящую цену сказал. На осень две тысячи шестого цена была такая, что хоть весь холм покупай. Ну мы с поваром, натурально, удивились, спрашиваем его, что за марка такая, красивая ли, но ром уже кончился, Нёки на дежурство собрался, предложил старику до коттеджа его проводить, так они и ушли.
– Напрасно хозяин антиквару доверился. Он ведь небось не только вам рассказывал.
– Глупости мелешь. – Пулия нахмурилась. – Когда человека нет в живых, его секреты теряют свою силу. Так же, как обиды и долги. Ди Фабио человек южный, надежный, ему верить следует.
– А хозяина убили там, где раньше часовня была? – Я решила сменить тему, чтобы не злить Пулию. Разговор о марке нужно было непременно продолжить. А про фельдшера я тайком отметку сделала, завязала узелок на носовом платке.
– А ты разве не знаешь? – Пулия недоверчиво подняла брови. – Убийца оставил его в беседке сидеть, с руками на перилах. Правда, голова у мертвеца запрокинулась, и крыша беседки ее уже не прикрывала. Так дождь всю ночь лил ему прямо на лицо. Ты же знаешь, в беседку эту редко кто заходит, летом я курить туда бегаю, а зимой – увольте, по холодному мху пробираться.
– Что же, ему лицо размыло до неузнаваемости?
– Узнать-то его узнали, и пулю нашли в ране, и гильзу латунную в траве. Но вот марки на теле не оказалось, той самой, про которую они с антикваром говорили. Я нарочно у сержанта спрашивала, когда встретила его на воскресной мессе. Ни марки, ни бумажника. Похоже, одна только я знаю почему.
– Почему же, Пулия?
– Да потому, что марка эта самая теперь у вдовы. Просто она налог на наследство не хочет платить. Вот и не призналась. На ее месте я бы тоже воды в рот набрала.
– Думаешь, она замешана в убийстве?
– Да куда ей, дурехе. Вот увидишь, продаст дело первому же встречному и уедет куда подальше. Она «Бриатико» ненавидит – ей тут все прежнюю жизнь напоминает. Ну, об этом тебе знать не положено. – Она закатала рукав и посмотрела на свои золотые часики: – Пойдем-ка работать.
Что ж, подумала я, выбрасывая окурок и поднимаясь со скамьи, похоже, у многих есть причина ненавидеть «Бриатико». А я думала, что только у меня.
Мне не терпелось дождаться перерыва, чтобы помчаться в библиотеку и проверить одну штуку, выловленную из рассказа Пулии. Но тут, как назло, в процедурную явилась хозяйка, повела меня в хамам и стала тыкать пальцем в хромированные трубы в душевой, пришлось идти за средством для полировки и торчать там еще полчаса.
Глядя на высокую, надменную вдову в жемчугах, трудно представить, что она была обычной медсестрой в чепце, да еще и блудливой вдобавок. Иногда по старой памяти Бранка заходит в сестринскую сыграть партию в джин-рамми. Играть нас научил постоялец с третьего этажа, когда ему запретили вставать и он больше не мог спускаться в бар, где после сиесты собираются местные игроки. У постояльца какая-то костная болезнь, но руками он двигает хорошо – так хорошо, что мы у него не выиграли ни разу. Подозреваю, что деньги на комнату в нашей богадельне он раздобыл, играя по амальфийским тавернам.
Другое дело – хромой жилец из мезонина по фамилии Фоска, его прошлое всем известно, даже я помню его автобус с двумя котлами: в одном – кипящий томатный соус, в другом спагетти, обед на скорую руку для тех, кто строит отели или обновляет виллы, купленные англичанами. Автобус был красным и потрепанным, как запоздалый апельсин, и годами колесил по нашему серпантину. Берега-то у нас толкового нет, а есть узкая дорога в горах, с одной стороны она теряет камни и норовит обрушиться в воду, а с другой обвивает каждый выступ в скале.
Добравшись наконец до библиотеки, я вздохнула с облегчением, не застав там Виргинию, – полагаю, она дремала в своем чулане, который она считает тайным убежищем. На самом деле, его давно облюбовала китаянка, массажистка из второго корпуса, и пользуется им в свое удовольствие, когда Вирга уезжает в город за книгами. Я бы и сама не отказалась там подремать: обслуга живет в такой тесноте, что самая большая радость в «Бриатико» – это побыть одному. Но я не знаю, где кнопка, которая двигает тяжелую полку с книгами взад и вперед.