Картина в тайнике
Шрифт:
Суханова опустила голову и какое-то время молчала.
– Мы условились с Василем, что я никому не скажу об этом свидании. Он вообще запретил мне бывать в Желехове.
Козюренко отметил, что Суханова ни разу не ошиблась: говорила о Прусе, как о живом.
– Зачем вы ездили в Желехов? У вас были какие-нибудь веские причины?
– Просто скучала по Василю.
– На чем ехали?
– На автобусе.
– Одна?
– Да.
– А может, с Вадимом Григоруком?
Суханова резко повернулась на стуле. Спросила с вызовом:
– А какое это имеет значение?
– Имеет. И большое.
– Козюренко постучал пальцем
– Нет... Собственно, да...
– Полина зябко съежилась.
– Меня возил Вадим Григорук.
– Он заходил в дом?
– Ждал меня внизу.
– Когда вы ушли от Пруся?
– Точно не помню. Кажется, в половине одиннадцатого.
– Для чего брали с собой Григорука?
– Я люблю его!
– Это признание будто придало Полине сил.
– Я люблю его, поэтому и ездила. Я хотела уговорить Пруся, чтобы он не преследовал нас. Однажды он вынудил меня написать расписку на пятнадцать тысяч рублей. Дом стоит больше, и я согласилась. Тогда у меня не было Вадима... Кто знал, что так случится?
– Что случится?
– быстро спросил Козюренко.
– Что вы арестуете Пруся. Он говорил, что уже в этом году оставит работу и женится на мне. А потом я встретила Вадима. Василь Корнеевич просил меня оставить Вадима, потом начал угрожать.
– Так вы не знали о тайнике в подвале вашего дома?
– Этот вопрос Козюренко поставил совсем формально: Суханова, конечно, так тщательно не хранила бы собственную расписку на пятнадцать тысяч.
– Разумеется, не знала.
– И вы поддались на уговоры Пруся и решили не разлучаться с ним?
– Он же сказал, что вскоре будет иметь много денег - хватит на всю жизнь. И тогда он женится на мне. Я люблю Вадима. А он живет в общежитии.
– Следовательно, если бы Прусь подарим вам дом на Тополиной, вы бы вышли замуж за Григорука?
– Мы даже хотели выплачивать Прусю мой долг.
Козюренко улыбнулся.
– Лет пятнадцать?.. Не так глуп Прусь!
– Я тоже могла доставить ему неприятности!
– зло бросила Суханова.
– Значит, Прусь понимал это и потому не пошел на конфликт?
– Он любит меня, - возразила Суханова.
– Любил?
Суханова выдержала пристальный взгляд Козюренко.
– Думаю, и будет любить!
– ответила уверенно.
– Но теперь, когда все выяснено, почему меня держат здесь? Не обвиняют же меня в том, что я сознательно прятала в своем доме чужие деньги?
– она сделала ударение на слове "своем", и Козюренко снова невольно улыбнулся.
– Построенном на чужие деньги, - уточнил он.
– Ну что вы! Иногда я просто занимала у Пруся. В конце концов, я верну долг.
– Кому?
– Прусю.
– Девятнадцатого мая утром, - сказал Козюренко ровным голосом, Пруся нашли с раздробленным черепом в кухне его дома в Желехове. Последними были у него вы и Григорук. На вас, гражданка Суханова, падает подозрение в убийстве. Мы устроим вам очную ставку с Григоруком. Хочу еще раз напомнить: чистосердечное раскаяние смягчит вашу вину.
Суханова сидела, обхватив голову руками, и полными ужаса глазами смотрела на Козюренко. Внезапно слезы потекли по ее щекам, оставляя две мокрые полоски.
– Мы не убивали...
– еле слышно прошептала она.
– Нет, не убивали! Руки ее упали на колени, и она всхлипнула.
Но Козюренко невозможно было тронуть слезами. Он видел и лучше разыгранные сцены, привык верить только фактам и логике фактов, а слезы, истерики давно уже не действовали на него. Правда, было одно обстоятельство, противоречащее логике: добровольное признание Сухановой в том, что она полюбила Григорука и поэтому ездила к Прусю. Эта сметливая и практичная женщина не могла не понимать, что ее признание против них, если бы они с Григоруком действительно убили Пруся. Но, может, была уверена, что они не оставили следов, и поэтому не успела придумать лучшую версию.
– Вы когда-нибудь спускались в подвал Прусевого дома?
– спросил Козюренко.
– Не находили там тайник с картиной?
– Какая картина?
– перестала всхлипывать Суханова.
– Я ни в чем не виновата, и вы скоро убедитесь в этом!
Козюренко вызвал конвоира.
– Советую вам, Суханова, хорошо подумать, - должны понимать: мы все равно узнаем правду.
Допрос любовника Сухановой ничего не прояснил.
Григорук сразу же признался, что сопровождал Полину в Желехов. Суханова хотела упросить своего бывшего поклонника, чтобы тот не преследовал их. Вышла из дома Пруся в отчаянии, и они поссорились. Насколько понял Козюренко, у Григорука были только меркантильные интересы: хотел стать хозяином особняка на Тополиной. Он показал, что в ответ на его вопрос, договорилась ли Полина с Прусем, Суханова устроила истерику и, вместо того чтобы сесть в такси, которое ждало поблизости от усадьбы Пруся, направилась на автобусную станцию. Григорук догнал ее и отвез домой на Тополиную.
Все сходилось, кроме одной детали: Суханова утверждала, что вернулась домой автобусом...
Роман Панасович только что прилег на диванчик, положив под бок подушку, когда на столе снова зазвенел телефон.
– Как дела, Роман?
– загудел в трубке голос начальника управления.
– Как тебе сказать...
– почесал затылок Козюренко.
– Двигаются понемножку.
– Ага, - засмеялся тот.
– Понимаю, тупик. Вот что, брось все, и едем обедать. Ты не забыл, что обещал Нине? А сам уже два дня носа не показываешь.
Козюренко вспомнил, какими варениками угощала их Нина Павловна, и внезапно ощутил такой голод, что проглотил слюну и признался:
– Знаешь, дружище, я и правда ужасно хочу есть...
Они съели ароматный рассольник, и Нина Павловна поставила на стол тарелки с жарким. Роман Панасович засмотрелся на картошку, от которой шел пар, и не мог сообразить, какие ассоциации она вызывает у него. Наконец вспомнил и рассказал, как они с сестрой когда-то продавали подушки.
Было это давно. Он тогда был восьмилетним мальчиком. Они недавно приехали в Киев из села, где мать учительствовала, и еще как следует не устроились. Мать захворала, лежала с высокой температурой и послала Романа с Надийкой на толкучку. Перед этим долго советовались, что продать. Лишних вещей не было - вот и решили сбыть подушки: ведь под голову всегда можно что-нибудь подложить. Надийка и Ромко взяли две большие, в красных наперниках подушки и бодро двинулись на базар. Но настроение у них сразу испортилось, когда они увидели огромное скопище людей. Это была подлинная стихия. Человеческая толпа бушевала как море, а над ней стоял неимоверный шум. Здесь господствовали свои неписаные базарные законы. С краю имели свои постоянные места "раскладники". Они продавали всякий хлам: проволоку разного диаметра, букинистическую литературу, старорежимные замки с секретами, медные краны, старые туфли и "крик моды" - вышитые гладью коврики с гномами и лебедями.