Картины из истории народа чешского. Том 2
Шрифт:
Однако случилось так, что в эту лихую годину однажды преклонил Завиш колено перед королевой и сказал ей:
— Государыня, я поднял войско за спиной короля Пршемысла, напал на его крепости и разбил их, нанеся ему много убытку. Не зря говорят, что беспорядки и тревога за свой тыл, а еще потеря запасных сил заставили короля Пршемысла пойти на унизительный мир… Бог, который будет меня судить, вероятно, сочтет мой поступок ужасным, но ангелы напомнят ласковому Иисусу, что я делал лишь то, что заложено в моем сердце.
Разве Господь Бог и Дева Мария не велят рыцарям защищать свой род? Не заповедал ли Господь смывать кровью всякое оскорбление? Не Он ли вручил им меч, дабы
Я отнял у Пршемысла победу в войне, но он не был мне другом! Никогда не присягал я стоять на его стороне! Никогда не обменивался клятвами с ним — и на его удар ответил ударом!
Королева, славно быть недругом короля! Прекрасно — побеждать, но если Бог в правосудии Своем приговорил бы меня к поражению — я принял бы его, не испытывая позора.
А что говорится, государыня, в рыцарской науке? В ней говорится, что битвы решаются Судом Божиим и воля Спасителя проявляется посредством ударов и мечей. Никогда еще доблестный муж не побеждал безумца, на стороне которого была бы благосклонность Небес! Быть может, и я был тем безумцем, скачущим в немудрости своей, быть может, только теперь освятил Господь смятение в сердце моем — и, быть может, Он допустил разгром на Моравском поле для того, чтобы увенчать вечной славой Пршемысла, гордого короля. Быть может, по этой причине дал Он пасть королю, мне же на краткое время даровал радость. Я был безмерно счастлив, узнав, что не стало великого короля. Моя восхищенная душа ликовала. Но ныне нагрянули бедствия, я вижу и знаю, что грозные несчастья терзают страну, войска истоптали ее из конца в конец, и я страстно желаю, чтобы кончилось царство чумы, чтоб воцарился мир и слава вернулась туда, где прежде она сияла. Да воссияет же ваша корона, государыня! Да поможет мне Бог добыть вам ее!
Говоря так, Завиш стискивал руки, клонил голову, гнев омрачал его чело, и его широкие плечи вздрагивали.
Раскаивается ли он в своих поступках? Нисколько! Но его оскорбляет порабощение и разорение страны. Он жаждет мести. Господь сотворил рыцарские сердца не для сожалений, но не сделал Фалькенштейна вздыхающим мечтателем, не вложил ему в сердце ни страха, ни смирения, ни покоя — Он вдохнул в него жажду власти, гнев и силу. Как будто некий бог огня вырвал душу его из недр, где все клокочет. Повелел Завишу волком преследовать добычу и мстить, а трепетать только от гнева. Завиш и любит, и ненавидит. Порою он светел, порой негодует. Но всякий раз владеет им одно только чувство, и не искупит его ни любовь, ни ненависть — только действие, только утоление жажды.
Королева слушала Завиша в великой скорби. Подруга и нежная супруга короля слушает того, кто его предал! Она отвергает Завиша — но как нужна ей помощь, как ей нужна любовь! Окруженная глупцами, мелкими душонками, людишками хнычущими, корыстными и коварными, трижды оскорбляемая за одну минуту, в несчастье, в беде разлученная с сыном, который, быть может, зовет ее, посреди безнадежности, рыданий и ужаса, стоящая во мраке, — не может она не разглядеть, что Завиш — рыцарь!
Кое-кто из сплетников видит его приближающимся к королеве в грешной полутьме. Им бы хотелось показать, как стекают с его виска капли вязкого пота, как слиплись его волосы, как он прикрывает глаза. Но разве Фалькенштейн — ничтожный любовник?! Столь же нелепо думать, будто королева была захвачена им врасплох, словно неосторожная девица, будто в смятении и растерянности не знала она, что делает.
О нет! Она была несчастна, обманута, была в беде. Она так нуждалась в преданном сердце!
Что говорит ваш разум? Сопротивляется?
Нет ничего глупее! Дело любви есть дело жизни. После зимы приходит весна, после безнадежности оживают надежды, после кошмаров ночи рассветает день — королева любит Завиша. Завиш отвечает ей глубоким чувством. Он решился. Его путь пересекся с путем Кунгуты и связал его с нею. Прочь театральный полумрак! Завиш честно любит королеву.
Как же это случилось? Почему королева не прогнала его?
Рыцари и королевы не предают жизнь! Не захлопывают двери перед потоком света, не складывают руки на коленях, ночи напролет не глядят на пепел пожарищ. Их удел всякий раз сызнова вступать в борьбу, вторгаться в земли, чтобы своими руками отвоевывать свое наследство, и всем сердцем желают они быть причастными к делам грядущего.
В мае, когда зазеленели луга, Вацлав, король и наследник Чешской короны, вступил в Пражский град. Под ликованье народа, под колокольный звон, под радостные и бурные звуки надежды вернулся он из плена. Было ему двенадцать лет, он был слаб, хил здоровьем, а долгое одиночество и длительное отторжение от всего счастливого сделали его мечтательным и легко возбудимым. Он тосковал по матери, и королева отвечала ему тем же.
— Завиш, — сказала она своему супругу и другу. — Не будет в сердце моем покоя и не перестану я мучиться, пока не увижу своего сына. Пойдем, сядем на коней, я хочу обнять его, я тоскую по сыну!
— Госпожа, королева, вдова короля и жена рыцаря — как можешь ты войти туда, где не властвуешь? Как можешь приблизиться к ничтожному епископу, захватившем) власть? Он будет стоять меж тобою и сыном, будет превратно толковать каждый твой шаг, будет ходить вокруг тебя неверною поступью. Наполовину друг, наполовину недруг, он будет говорить тебе слова, звучащие как лесть — и как угроза. Я насквозь вижу этого епископа: как все слабые люди, он улыбается, он коварен, он прилепляется к властителям, прилепляется к делам их, говоря: «Все это совершил я!»
— Власть — это одно, — отвечала Кунгута, — тоска же — другое. Хочу видеть Вацлава. Хочу, чтобы руки его обвили мою шею, чтоб дыханье его коснулось моего лица…
С этими словами королева отступила от Завиша, и тень каких-то колонн легла к носкам ее башмаков. Стало тихо. Тогда прозвучали по плитам зала шаги рыцаря. Рыцарь целует руку королевы.
— Желания королев не могут быть тщетными. Госпожа, ты войдешь в Прагу!
Завиш рассылает гонцов и принимает донесения.
Шестьдесят скакунов пасутся на лугах близ крепости, что носит название Градец и лежит на Опаве. Двадцать паношей и десять рыцарей ночуют под кровлей Завиша, и все они из разных краев: тот из владений панов Розы, этот из Моравии. Третьего прислал пан Ярослав, четвертого пан Пута, десятый привез вести от пана Гинека из Дубы.
Тем временем истекли пять лет, в течение которых, по договору, король Рудольф держал во владении Моравию. И когда Вацлав выехал со своим двором, чтобы принять присягу моравских дворян, Завиш со всех сторон стянул свои отряды к Праге. Один приближался с юга, другой переправился вброд с запада, третий прошел по холму над Вышеградом.
Стоит легкий морозец, ночью выпал снег; куда хватает глаз, всюду сверкают сугробы, и на белом поле чернеет войско. На расстоянии двух полетов стрелы за первым отрядом идут воины пана Гинека из Дубы, за ними в таком же отдалении славная конница пана Путы, еще дальше — пан Ярослав со своими лучниками.