Карточный домик
Шрифт:
Люси Хартфилия мало чем отличалась от остальных здесь присутствующих, но это не мешало ей искренне ненавидеть аристократию. Различие между ними было лишь одно: она находилась здесь не по своей воле.
Про неё слагали легенды; единственная дочь крупнейшего владельца железных дорог в королевстве, в свои двадцать три до сих пор была незамужней — mauvais ton*, не иначе. На протяжении многих лет она оставалась одной из самых завидных невест, и даже отстранённая холодность не могла отвадить от неё толпы поклонников. Так долго мисс Хартфилии помогал избегать замужества лишь тот факт, что её отец, души не чаявший в любимом ребёнке, предоставлял ей свободу в выборе супруга — в разумных пределах, конечно. Девушка знала: однажды терпению
Люси бы рада не являться вовсе на эти рауты, от которых за милю веяло вселенской скукой, но её отец был так настойчив, что старика становилось по-доброму жаль. Каждый раз она скрепя сердце являлась сюда и, даже не пытаясь создать иллюзию заинтересованности, весь вечер одиноко простаивала у стенки. Не знающие конца отказы, казалось, лишь разжигали запал потенциальных женихов; за этот вечер она успела отвадить уже восьмерых. И ей бы следовало просто относиться к происходящему не так серьёзно, отключить сознание на несколько часов, кажущихся вечностью, попытаться быть изворотливее и милее, ответить несколько раз согласием на предложения её ухажёров потанцевать, но Люси так не могла. Безысходность, червоточиной живущая в её сердце, рождала обиду, обида — злость.
— Une danse?** — полностью погрузившись в свои мысли, она упустила тот момент, когда к ней подошёл очередной любитель попытать счастья.
— Я не танцую, — не пытаясь завуалировать раздражение, сказала как отрезала девушка, не удостоив собеседника даже взглядом.
— Признаться честно, мисс… — голос звучал совсем неуверенно и был едва различим из-за музыки, — я бы ни за что не подошёл к вам, но моя тётушка сейчас смотрит, и поэтому…
Из праздного интереса Люси отвлеклась от разглядывания оборок на платье и посмотрела на очередного поклонника. Он был ещё совсем ребёнком; на вид она бы дала ему шестнадцать лет, не больше. Уже высокий, но всё ещё по-детски нескладный, в его внешности не было ничего примечательного, кроме насыщенно-красных щёк и таких же ушей, выдававших его пристыженность. Неподалёку обнаружена была и упитанная дама пугающей наружности, в которой посредством интуиции и излишне пристального к их паре внимания была опознана та самая тётушка. Несчастного ребёнка, которого уже начали вовлекать в свои козни треклятые родственники, было по-человечески жаль. Напускная вычурность и надуманность этого и без того сложного мира в который раз угнетали её.
Колеблясь всего мгновение, девушка протянула своему горе-кавалеру обтянутую атласной перчаткой руку, мягко улыбаясь, вступила в круг и произнесла:
— Всего один раз и только ради вас, а не вашей тётушки. Однако имейте в виду, что это ничего не значит.
Ничто из того, с чем ей приходилось иметь здесь дело, не имело значения. Её мысли, и сердце, и воля — всё её существо давно уже отдано было другому, и никакие лживые клятвы перед людом, Богом или же самим дьяволом уже не в силах были изменить этого.
***
А ведь раньше всё действительно казалось проще. Когда единственная наследница рода Хартфилия была ещё совсем юна, то едва ли задумывалась о том, какая судьба будет ей уготована. Стоит ли забивать себе голову ненужными проблемами, когда жизнь преподносит тебе на золотом блюде всё, чего ты только можешь пожелать? Здесь и уютная беседка, скорее напоминающая кукольный домик в натуральную величину, и очаровательные белые цыплята, и целая плеяда нянечек, по пятам следующая за драгоценным чадом и выполняющая любую его прихоть. Стоит всего лишь протянуть руку, хлопнуть в ладоши— и любое твоё желание тотчас же будет исполнено, будь то свежая клубника в самый разгар зимы или сама звезда с неба.
Когда Люси исполнилось двенадцать, у неё появилось вдруг новое увлечение. Роскошная некогда альтанка к этому времени уже успела обветшать
Гувернёр появился в их доме уже на следующей неделе — выписанный прямиком из Франции, не так давно окончивший университет, но имеющий безупречные рекомендации. Роуг ни капли не был похож на героев её любимых романов, но, тем не менее, неизбежно приковывал к себе взгляд. Юной девчушке, всю свою жизнь прожившей в золотой клетке, старший её вдвое учитель из разорившейся дворянской семьи казался существом недосягаемым. Не пытаясь скрыть собственной заинтересованности, она во все глаза разглядывала Роуга, и он казался ей идеальным во всём. Не было такой вещи, которая бы не покорилась ему: он был одинаково талантлив и в живописи, и в музицировании, и в конструировании. Из тех редких минут откровений, которые молодой учитель позволял себе по отношению к своей подопечной, она узнала, что он мечтает уехать на север и открыть там собственную школу. И смотря на его мечтательную улыбку, внутри что-то странно сжималось, провоцируя беспричинные приступы злости. Подобные планы были ей совсем не по нраву.
Первое время Люси была уверенна, что и её будущий супруг должен быть таким же, а потом с нескрываемым облегчением и горечью призналась себе, что никого, похожего на него, она больше не встретит. Он был её любимой игрушкой: красивой, такой покорной, ни разу не посмевшей перечить ей, и самой желанной, как кукла на витрине антикварного магазина, которая не подлежит продаже. Как бы сильно она того не хотела, он никогда бы не смог принадлежать ей полностью, так, как того хотелось — и от того желание обладать им лишь возрастало. Их контракт был подписан сроком на два года, но девушка твёрдо знала, что никуда не отпустит его, сделает всё возможное, но ни за что не позволит, чтобы он жил под одной крышей с кем-то другим и дарил ему все те же воспоминания, что связывали только их. Никому и никогда не позволит Люси узнать, как Роуг читает ей вслух выдержки из романов, и от его низкого голоса с хрипотцой тело окутывает жаром, как он смотрит на неё с упрёком и одновременно с тревогой и как она, танцуя с ним во флигеле, прижимается к нему куда ближе позволенного. И ради того, чтобы эти мгновения не заканчивались, она готова была лишить его всего, ободрать до нитки, вырвать из этого мира — и взамен стать для него всем.
А скрипка рыдала в его руках, стонала и плавилась от накала эмоций, и Люси трепетала вместе с ней, с раболепным восторгом следя, как подрагивали его томно прикрытые веки, когда он старался не сбиться в кульминации данной пьесы. Наблюдая за ним из года в год, к ней постепенно приходило осознание, что в этом мире существуют вещи, полноправное обладание которыми не купишь ни за какие деньги. Она знала, что никогда не сможет прикоснуться к нему так, как хотелось бы — и осознание этого нещадно полосовало душу, оставляя от неё рваные лохмотья.
— Роуг, я не позволю, — её охрипший шёпот отзывался эхом в сознании и рождал внутри непонятную дрожь. Музыка резко оборвалась и вслед за этим в гостиной повисла абсолютная тишина. Мужчина отложил инструмент в сторону и с немым вопросом посмотрел на свою подопечную. — Никому и никогда, слышишь?
— Люси, — он вымученно улыбнулся, одарив её снисходительным взглядом, будто она была совсем несмышлёнышем, и, в последний раз любовно погладив скрипку, убрал её в футляр. — Вам не стоит забывать, что для подобных вещей у вас есть я.