Карты на стол (сборник)
Шрифт:
– И правильно, – подбодрил ее Файх. – Еще чего не хватало – оставить меня без твоих зонтиков! А вот, кстати, еще один, – и простер руку в сторону соседней крыши, где, зацепившись изогнутой ручкой за старую телеантенну, болтался на ветру ярко-оранжевый зонт, раскрытый и вывернувшийся наизнанку, с торчащими во все стороны спицами.
– На самом деле, его легко починить, – сказал Анджей Марине. Сам не понимал, что его дернуло за язык.
– Я знаю, – невозмутимо кивнула она. – Что действительно трудно, так это до него дотянуться.
Однако когда, попрощавшись с Файхом и задремавшей в его кресле Гретой Францевной,
Анджей поднял зонт, покрутил в руках, кое-как закрыл, разровнял, снова открыл – все было в порядке, спицы не сломались, а только погнулись, да и то не сильно. Протянул находку Марине. Сказал:
– Отличная вещь, еще долго прослужит.
– Ой, – смутилась она. – А почему мне?
– Потому что этот зонтик явно родился из твоего рассказа, – крикнул сверху, с балкона Файх. – Больше ему неоткуда было взяться. Анджей все правильно понял!
Подумал: «Да ни хрена я на самом деле не понял. Просто отдать зонтик Марине было логично. Потому что… Нет, стоп, никаких «потому что». Логично, и все».
Но говорить ничего не стал. Устал уже от этого чертова немецкого языка, хоть плачь.
– До понедельника!
Теперь немецкая речь немилосердно лилась на их бедные головы прямо с небес – совсем невысоких, самых ближних, расположенных на высоте второго этажа. Всего-то.
– До понедельника! – повторил Файх. – Хороших всем выходных! Жду вас у себя в семь. И уже начинаю по вам скучать.
Вот ведь ненасытный.
Сказать, что всю дорогу думал о Марине и ее сказках про Заесан, было бы неправдой, потому что не думал вообще ни о чем, ни единой мысли не было в гудящей от перенапряжения голове. Зато не думал именно о Марине. О том, как она идет сейчас домой, где стол завален изрисованной бумагой – десятки эскизов, сделанных за последние три с половиной дня, и на всех картинках – улицы, улицы, улицы. И еще переулки, площади, деревья, дома с круглыми окнами, нежащиеся на солнце коты, играющие собаки, стаи пестрых попугаев на площади, статуи с цветами, выросшими на месте глаз, крылатый ребенок на пустом пляже строит замок из золотого песка, в фонарях плещется светящаяся морская вода. И как, не переодевшись в домашнее платье, даже не сделав бутерброд, о котором мечтала всю дорогу, сядет рисовать новую картинку и, не закончив толком, начнет еще одну, а потом еще – слишком много надо теперь успеть, ни одной человеческой жизни не хватит завершить это дело, с по-настоящему важной работой вечно так.
Обо всем этом Анджей не думал ни секунды. Просто откуда-то знал.
Пришел домой, открыл окно, высунулся по пояс и смотрел на темное ночное небо так долго, что оно пошло трещинами, сквозь которые пробивался неяркий бледно-синий свет. Подумал: «Я определенно чокнулся». Подумал: «Вот и проверим теорию, что психам жить интересней, чем всем остальным». Подумал: «Похоже, я даже рад».
И пошел работать.
По улицам ходил теперь, чутко прислушиваясь, боковое зрение за выходные стало чуть ли не лучше фронтального, и даже затылок зудел, как будто там и правда прорезывался дополнительный глаз. Был совершенно уверен, что эксцентричный немец Фабиан Файх вот-вот выскочит из-за угла, вынырнет из подворотни или, чего доброго, вывалится прямо на голову из ближайшего окна. Скажет: «Привет, пошли обедать, я тебя убью». Даже ответную
Действительно же интересно.
Однако Файх предательски оставил Анджея в покое. На весь уикенд. Объявился только в ночь с воскресенья на понедельник. То есть даже не в ночь, а в половине пятого утра. И не где-нибудь, а на подоконнике. Сидел, курил трубку-калабаш [22] , пускал дым кольцами, болтал ногами, терпеливо ждал, когда на него обратят внимание. Когда живешь на четвертом этаже, подобных визитов как-то не ожидаешь. И, получается, зря.
Анджей так растерялся, что спросил:
22
Калабаш (calabash) – курительная трубка особой формы. Коническая чаша этой трубки сужается книзу, а ее верх вырезан в виде крыши дома. Табачная камера также сужается. Раньше калабаши были тыквенными (отсюда, собственно, и название «калабаш» – тыква-горлянка), а теперь их изготавливают из бриара и даже пенки.
– Ты чего не спишь? Я-то ладно, конченный человек. У меня, во-первых, апокалипсис, то есть дедлайн. В девять все должно идеально работать! А во-вторых, как только оно заработает, я буду волен распрячь своего бледного коня и дрыхнуть, сколько захочу. А тебе же небось к восьми в офис. Или где ты там наводишь свои немецкие порядки.
– К восьми тридцати, – педантично поправил Файх. – Но это неважно. Я никогда не сплю. Просто не умею.
На фоне подобного признания время и форма дружеского визита сразу перестали казаться чересчур фантастическими. Ну залез человек на четвертый этаж незадолго до рассвета, с кем не бывает.
– Это как?!
– Ну как, – немец пожал плечами, – обыкновенно. Бодрствую, и точка. И никогда не устаю.
– Даже от себя?
Не хотел язвить. Само вырвалось. Но Файх был непрошибаем.
– Конечно. С собой мне всегда хорошо. Видимо, у меня легкий, уживчивый характер.
И добавил, перейдя почему-то на шепот:
– Есть спящие, а есть сны, вот и все. Мир очень просто устроен, Анджей. И довольно логично, как ни смешно это звучит.
– Действительно смешно.
– Тем не менее. Извини, если я тебя потревожил. Просто вдруг подумал – возможно, тебе кажется, будто ты сходишь с ума. Возможно, тебя надо успокоить. Рад, что ошибался.
– Успокоить! – восхитился Анджей. – Надо же – успокоить! Успокоить человека, примерещившись ему под утро! На подоконнике! На четвертом этаже! Отличный способ, надо взять на вооружение.
– Тебе не пригодится, – флегматично заметил Файх. – Ты не тот, кто снится. Ты тот, кто видит сны. Это разные роли.
– В любом случае, сейчас у меня слишком много работы, чтобы разбираться, схожу я с ума или нет. Возможно, я займусь этим завтра. Хотя разумней воздержаться. Некоторые вещи о себе лучше просто не знать. Или хотя бы не обдумывать подолгу.
– Это очень хороший подход, – сказал немец. И, помолчав, спросил: – Ты придешь завтра?
– Куда я от тебя денусь, – вздохнул Анджей. – По крайней мере, завтра у себя дома ты не будешь выглядеть столь откровенной галлюцинацией. А если не приду, начнешь, небось, мерещиться мне каждый божий день.
– Нет, тогда я тебя убью, – ласково сказал Фабиан Файх. Выпустил кольцо дыма в форме черепа, подмигнул и исчез.
Ай да молодец немец. Хорошая из него вышла галлюцинация. Неназойливая. И от работы совсем ненадолго отвлекла.