Карузо
Шрифт:
В Буэнос-Айресе он остановился в лучшей гостинице «Плаза» и в тот же вечер получил телеграмму, что 1 июня от туберкулеза умерла его Ассунта. Потеря еще одного родного человека сильно расстроила Энрико, хотя он и не был особо привязан к сестре. Он постарался превозмочь скорбные чувства и петь. Ему впервые пришлось выступать на новой сцене театра «Колон» [337] , самой большой тогда в мире. В Буэнос-Айресе, так же как и в Монте-Карло, его первым спектаклем оказалась «Аида», в котором произвела подлинную сенсацию блистательная Роза Раиза. Певица спела настолько изумительно, что тенор, о душевном состоянии которого, естественно, никто в зрительном зале не подозревал, даже несколько стушевался на ее фоне.
337
В
В это время в Латинской Америке гастролировали две труппы, и обе представляли собой звездный состав. Здесь пели Бернардо де Муро, Иполито Ласаро, Джильда далла Рицца, Амелита Галли-Курчи, Роза Раиза, Тина Поли-Рандаччо, Хина Спани, Женевьева Викс, Марио Саммарко, Джузеппе Данизе, Титта Руффо, Джулио Чирино.
Естественно, главный интерес все же вызывали обладатель «золотого голоса» Карузо и — Титта Руффо, чей голос Сегурола сравнивал по мощи с Ниагарским водопадом. Две оперные суперзвезды были в приятельских, но не близких отношениях. Когда они оба оказывались на одной сцене, то, казалось, хотели превзойти самих себя. Публика неистовствовала, наблюдая за этим своеобразным состязанием. Сорокадвухлетний Карузо и тридцативосьмилетний Руффо имели триумфальный успех, выступая вместе 4 августа в первом акте «Паяцев» в Буэнос-Айресе и 16-го в полном представлении оперы в Монтевидео.
Еще на корабле Карузо приглянулась Амелита Галли-Курчи, молодая сопрано, которую некоторые называли преемницей Тетраццини. С ней Энрико выступал в «Лючии ди Ламмермур», а вне сцены оказывал недвусмысленные знаки внимания. Однако девушка не спешила отвечать на ухаживания тенора, тем более она была замужем за художником Луиджи Курчи и обожала своего супруга. Раздраженный редкой для него неудачей, Карузо написал Гатти-Казацце письмо, в котором назвал Галли-Курчи весьма посредственной певицей, не заслуживавшей приглашения в ведущий театр мира. В результате Амелиту не приглашали на сцену «Метрополитен-оперы» вплоть до 1921 года. Солисткой этой труппы она стала только после смерти Карузо. После гастролей в Латинской Америке Карузо и Галли-Курчи больше не выступали вместе. Правда, в следующем году вместе участвовали в записях секстета из «Лючии ди Ламмермур» и квартета из «Риголетто».
Сезон, который начинался в целом неплохо, был несколько испорчен неприятным эпизодом: в третьем акте «Лючии ди Ламмермур» Карузо сорвал верхнюю ноту. И публика, и критики простили тенору неудачу, но сам Энрико ужасно разволновался и не вышел вторично на поклон, потому что услышал в зале одинокий свист. Не вышел даже несмотря на то, что после этого знака недовольства аргентинская публика, поддерживая Карузо, буквально взорвалась аплодисментами.
Некоторые были столь возмущены поведением «свистуна», что прислали Карузо коллективное письмо со словами поддержки. По слухам, «освистывание» организовал Вальтер Мокки — импресарио южноамериканского турне. Об этом же сообщалось и в анонимном письме, которое Карузо вскоре получил. По всей видимости, подобной выходкой Мокки хотел показать, что гонорары Карузо сильно завышены, а может, просто был в плохом настроении (Мокки славился скверным характером; два десятилетия спустя по его доносу был арестован и заключен в тюрьму другой участник этого турне — Титта Руффо, причем ордер на его арест подписал лично Муссолини).
Четвертого августа 1915 года в Буэнос-Айресе состоялся гала-концерт, на котором Карузо и Руффо в последний раз вместе появились на сцене, о чем тогда, конечно, никто знать не мог. Именно эти двое певцов были в центре всеобщего внимания. А несчастный Иполито Ласаро, превосходно исполнивший арию Туридду, был воспринят лишь в качестве «разогрева» публики перед первым актом «Паяцев», в котором должны были петь Руффо и Карузо. В этот день все трое были засняты на фотопленку, но Ласаро впоследствии был на снимке заретуширован, так что остались видны лишь Карузо и Титта Руффо; в подлинном виде снимок был опубликован относительно недавно. Титта Руффо впоследствии вспоминал: «Это были сенсационные, незабываемые вечера… Билеты в театр бывали всегда распроданы за несколько дней. Мы с Карузо наперегонки старались петь как можно лучше, но так же наперегонки нервничали, так как прекрасно понимали, какая на нас лежит ответственность. Два главных отрывка оперы — „Пролог“ и ариозо „Смейся, паяц“ — были записаны нами на пластинки. Публика приходила в театр, чтобы услышать в точности то, что было ей известно, и, учитывая ту цену, которую люди платили за билеты, горе тому, кто не на все сто процентов ответил бы этой толпе, жаждавшей музыкальных эмоций. Достаточно было бы пустяковой погрешности, чтобы быть растерзанным. Латиноамериканская публика освистывает без всякой пощады, и с тем же фанатизмом, с каким возносит артиста до небес, через несколько дней повергает его в прах» [338] .
338
Руффо T. Парабола моей жизни. С. 238.
Выступления в Буэнос-Айресе сопровождались драматичными событиями в личной жизни Карузо — ведь именно здесь обосновалась сбежавшая от тюремного заключения в Италии Ада Джакетти. Встреча была неизбежна. И она состоялась.
…Прибыв в 1909 году в Италию из Нью-Йорка и договорившись о ежемесячной финансовой поддержке от Карузо, Ада решила воплотить в жизнь свою заветную мечту — вернуться на сцену. Она выступала в Генуе, Вене, Милане, гастролировала в Сан-Паулу, исполняя главные сопрановые партии, однако в окружении отнюдь не первостепенных артистов. На их фоне она чувствовала себя примадонной. Однако десятилетний перерыв не пошел на пользу ее голосу, а времени на совершенствование техники у нее не было. Поэтому нынешний успех Ады не шел ни в какое сравнение с ее триумфами прежних лет.
Тринадцатого ноября 1913 года в театре «Колизео» в Буэнос-Айресе она единственный раз в жизни спела заглавную роль в «Кармен», причем ее партнером был двадцативосьмилетний Аурелиано Пертиле, только начинавший свою блистательную карьеру. Хотя публика и приветствовала Аду, между строк последовавших затем рецензий читалось, что голос певицы стал увядать.
Кармен стала последней ролью, исполненной Адой на сцене.
В 1914 году она вынуждена была проститься с оперной карьерой и заняться преподаванием пения. Однако петь не перестала. Британский импресарио Джозеф Фенстон вспоминал, что в 1920-х годах в одном из кабаре Буэнос-Айреса он заметил статную пожилую даму, певшую «Vissi d’arte» [339] . Он похвалил ее пение и спросил:
339
Ария Тоски из одноименной оперы Пуччини.
— Вы были оперной певицей, так?
— Да. Я — Ада Джакетти, — с гордостью ответила дама [340] .
Грустный финал, разбитая жизнь…
В 1915 году Ада Джакетти жила на деньги, высылаемые Карузо. Преподавание почти не давало дохода.
Можно только предполагать, что испытывали Энрико и Ада во время встречи в Буэнос-Айресе… Ада не упрекала Карузо в том, что он, по сути, оклеветал ее и лишил возможности жить на родине. Более того, она призналась, что хотела бросить Ромати, но тот пригрозил, что убьет ее детей, да и самого Карузо. Ада знала о связях Ромати с преступным миром, поэтому не сомневалась, что он выполнит угрозу. Она поведала, что именно поэтому в Ницце вынуждена была отказать Энрико, когда он умолял ее вернуться, хотя сердце ее разрывалось от боли. Впрочем, возможно, что это была лишь отговорка…
340
Fenston Joseph. Never Say Die: An Impresario’s Scrapbook. London: Alexander Moring, 1958. P. 109.
В эти дни Карузо и Ада виделись довольно часто. Однако шаткий мир был мгновенно разрушен, когда Энрико, рассказывая о детях, обмолвился, что хотел бы жениться на Рине. Ада взорвалась. Карузо пробовал убедить ее, что детям нужна мать и свой дом. Но для Ады даже сама мысль о браке ее сестры с Карузо была недопустимой. Она повторила давнюю угрозу:
— Ты должен жениться, не спорю. На ком угодно, только не на моей сестре. Если женишься на Рине, я убью вас обоих!..
Несмотря на то, что Карузо было трудно запугать и уж меньше всего он был склонен поддаваться шантажу — в любой форме, здесь он капитулировал. Он так и не женился на Рине, хотя искренне любил ее и юридических препон для брака не было.
В Буэнос-Айресе Ада посетила все спектакли с участием Карузо. О чем могла думать эта женщина, слушая его голос, видя сходящую с ума публику? Что вспоминать?..
Несмотря на разногласия, Карузо и Ада расстались тогда как друзья. Позднее они возобновили переписку, но теперь в своих письмах Энрико был очень сдержан, обращаясь к Аде как к другу, а не как к любимой женщине. Рина, конечно, знала, что Ада с Энрико виделись в Буэнос-Айресе, однако, будучи женщиной умной, в разговорах с любимым не затрагивала эту тему. Она ни на минуту не сомневалась в привязанности к ней «ее Гико».