Кащеево царство
Шрифт:
– Передайте Буслаю: олух он и глупец.
Что ж, всё было ясно. Если не обезумел сотник, завтра же прикажет сбираться в путь. И это будет хорошо.
Но Буслай всё медлил. Была ли причиной тому его рана или тупое упрямство, но даже и после того, как югорцы отказались продать пленников, ушкуйный вожак не хотел начинать сборов. Эта его неуверенность выводила Сбыслава из себя.
– К гибели он нас приведёт, – бушевал купец в шатре Завида. – Ясно же, что ничего мы здесь не добьёмся. К чему упорствовать? Разве мало ему было
– У него, должно, свои задумки, – пожимал плечами боярин.
– Какие такие задумки? Ослиное упрямство, и ничего больше. Боится признать, что ошибался, вот и тянет время.
– Может, и так. Но без него мы теперь и пальцем шевельнуть не можем.
– Лебезим перед ватажником! Срам да и только.
– Что ж предлагаешь? Убить его?
– Потолковать с ним надо. Подстегнуть.
Другого выхода не было. И вятшие опять направились к сотнику.
Слюдяное солнце, зависнув над окоёмом, обдавало всё бледным негреющим светом. Истоптанное поле было слегка присыпано вчерашним снежком и походило на кожу едва оправившегося от оспы человека. На склоне едомы высились ряды свежепоставленных крестов и вытянутые бугры от могил. Внизу, почти на самой опушке, работало человек двадцать ратников, копавших ямы для погибших. Тех, кого не успели похоронить, сложили в один большой чум, стоявший на отшибе, обнесли чум засекой от волков, а у подножия набросали еловых веток, чтоб духи умерших не вздумали вернуться.
Над югорской столицей курились чёрные дымы. Их было много, несколько десятков, точно в городе шёл бой. Тысячеголосого рёва уже не было слышно, но отдельные крики ещё долетали, заставляя русичей тревожно прислушиваться.
– Что-то чудины никак не угомонятся, – сказал Сбыслав. – Может, наши-то держатся там, а мы ни сном ни духом?
– У чудинов завсегда так, – проворчал Завид. – Яков говорил, камлания их бесовские не один день длятся… Может, и пожгли чего, одурев от курева. Язычники, одно слово.
Сбыслав лишь скрипнул зубами.
Возле Буслаева чума на лапнике сидел вой и строгал топорище. На вятших он даже не взглянул. Купец пнул его по ноге, осведомился:
– Сотник здесь что ли?
Ушкуйник поднял на него глаза, моргнул.
– Здесь, а где ж ему быть!
– Так иди и скажи, что мы явились. Поговорить хотим.
– Хворый он. Никого пускать не велел.
– А ты всё ж таки передай. Может, и соблаговолит начальник твой перекинуться с нами парой слов.
Вой недовольно поджал губы и, поднявшись, ушёл докладывать.
– Стыдоба! – негромко произнёс Сбыслав. – Топчемся у порога, словно к князю явились…
Завид промолчал.
Скоро вой вернулся.
– Заходите, – кивнул он в сторону полога.
Купец и боярин, наклонившись, вошли в чум, подсели к очагу.
– Зачем пришли? – слабым голосом спросил Буслай.
– Да всё за тем же, – ответил Сбыслав. – Уходить надобно.
– Никак не успокоишься, Сбышек? – сотник оттопырил губу, сверкнул серебряным зубом.
– Брось, Буслай, – сказал Завид Негочевич. – Чего ждёшь? Ясно ведь, что товарищей не вернуть.
– Хотите уйти – так уходите.
– Чтоб весь Новгород нас переветчиками окрестил? – неприязненно бросил Сбыслав.
– Во-она чего вы боитесь! Что ж, оно и верно. Заклеймят как пить дать.
Гости его промолчали, и Буслай равнодушно уставился в потолок. Тогда Сбыслав сообщил:
– Моислав крамолу сеет, народ будоражит. Нехорошо это. Язычеством пахнет.
– А мне-то что с того? – удивился Буслай.
– Глупец ты, сотник. Дальше носа своего не видишь. Они же сами как чудины станут, а потом тебя же и прирежут. Зачем ты им такой сдался, когда у них попович вожаком будет?
– Брешешь, – лениво отозвался Буслай. – Ребята мои меня не тронут, а вот тебе от них не поздоровится. Потому и трясёшься.
Сбыслав вскочил, надвинулся было на Буслая, но тот вдруг резво сел, сбросив шкуру, и извлёк откуда-то большой обоюдоострый нож с серебряной рукояткой в виде грудастой девахи с длинными волосами.
– А ты подойди, подойди попробуй, – недобро посулил он.
Боярин тоже поднялся, положил купцу ладонь на плечо.
– Позволь нам, Сбышек, с сотником потолковать один на один.
Житый человек перевёл на него бешеный взгляд, засопел и кивнул.
– Потолкуй. Хоть и не вижу я, о чём тут ещё толковать можно.
Он вышел, а Завид Негочевич вновь опустился на шкуры, с укоризной глянул на Буслая.
– Нехорошо ты себя ведёшь, сотник. Не по-людски.
– Переживу, – пробурчал Буслай. – О себе лучше тревожься, боярин.
Завид помолчал, созерцая его, потом спросил:
– Что ж ты намерен делать?
– А тебе что за забота?
– А мне такая забота, что мы с тобой в одной упряжке, и потому сообща должны действовать. Иначе нас югорцы как щенят передушат.
– Раньше-то вы, вятшие, другие песни пели. Промеж себя только уговаривались, а нас, ушкуйников, на совет не допускали.
– Вздор порешь. Был ты на совете и голос имел такой же как прочие.
– Голос голосом, а решали-то вы друг с дружкой.
– Решал воевода, а мы лишь советовали.
– Видел я, как он решал. Под боярскую дуду отплясывал. Прав был Савка: вас, бояр, в кулаке держать надобно, чтоб не распоясались.
Завид глубоко вздохнул и сказал:
– Я с тобой не препираться пришёл, не прошлое ворошить. Это уже всё быльём поросло, и кто старое помянет, тому глаз вон. Верно? Надо нам с тобой о будущем подумать. Из начальников только мы с тобой да Сбышек остались. Больше некому войско из Югры выводить. Что мыслишь об этом, Буслай?
– Мыслю, что в столице чудинской странные дела творятся, как будто бой там идёт. Может, это братья наши бьются, а мы здесь сложа руки сидим…
– Не братья это, а югорцы победу празднуют. У них завсегда так – ежели торжество, так дым коромыслом, хоть святых выноси.
Буслай пожевал губами и снова лёг, накрывшись шкурой. Завид смотрел на него, ничего не говоря. Сотник долго сопел, неотрывно глядя в дыру, сквозь которую уходил дым, затем крикнул раздражённым голосом:
– Лешак! Где ты там, сволочь?