Каштаны на память
Шрифт:
Враг не смог уничтожить пограничников, с ходу оседлать мосты, которые контролировались пулеметным огнем. Превосходящие силы противника не смогли пройти в глубь левого берега. Сейчас же положение на заставе с приходом кавалеристов даже улучшилось.
Щуря от солнца глаза, из бомбоубежища робко вышли дети. Только у лейтенанта Рябчикова их было трое — два маленьких мальчика и старшая девочка, которой исполнилось пять лет. Увидев отца, детвора кинулась к нему. Один повис на шее, другой прижался
— Наш папка!
— Мой!
— Что ж, Василий Михайлович! Тебе и отвозить ребят на железнодорожную станцию, — сказал капитан Тулин.
— Папочка! И я. Оседлаем сразу двух коней! — настойчиво предложила Леся. — Брички разбиты взрывами.
— Верно. Давай. Детей в мешки, чтобы больше поместилось за один рейс. Потом прямо через кустарник, а по открытой местности рысью, — изложил свой план лейтенант Рябчиков.
— Папа! Разреши, я помогу, — попросила Леся.
— Поедешь и ты с мамой. Есть приказ: женщин и детей отправить в глубокий тыл. Пришло подкрепление, Василий Михайлович. Ты тоже можешь оставить заставу.
Павел Тулин прощался с дочерью и женой, которым предстояла долгая дорога на восток. Жена вытирала слезы. Сколько дорог они прошли вместе! И Каракумы, и Памир, и степь над морем в Крыму, и Днестр, и вот еще Прут.
Сколько пережито и за прошедшие часы войны?! Да, настало время расставаться Маргарите со своим Павлом. Когда теперь встретятся? Как развернутся события на заставе после обеда, вечером?
Маргарита и Павел поцеловались. Поцелуй в их семье — это последнее прикосновение, проводы мужа в поход, вдогонку лазутчикам и диверсантам, в бой с бандой вооруженных нарушителей государственной границы и, конечно же, встречи из этих походов. Ни одно расставание Маргариты и Павла не было столь печальным и тревожным, как в это утро 22 июня 1941 года.
— Прости, что не всегда был внимателен к тебе. Все на службе. Все некогда. Прости меня, — вдруг прошептал Тулин.
— Что ты, Павлик! Это я, неженка, нюнила втихую, когда тебе было тяжело, всего побаивалась. Даже на коне не научилась ездить. И теперь на виду у всей заставы приходится садиться вместе с Василием Михайловичем на одного коня! — стыдясь, говорила Маргарита, обнимая мужа. — Леся! Где ты? — оглянулась мать.
— Она со старшиной собирает вещи, — ответил Павел. — Как много сейчас хочется сказать. Кажется, что у нас и времени не было поговорить. Не плачь. Надейся на лучшее, любимая моя!
— Павел, милый! Береги себя, — сдержанно всхлипнула Маргарита, прижавшись к груди мужа.
Максим Колотуха и Леся принесли два чемодана. У девушки был солдатский мешок, в который она положила кое-что из одежды, несколько книг и шкатулку, подаренную Майборским.
— Если бы ты знал, Максим, — прошептала девушка, — как не хочется мне оставлять отца! А где сейчас Стоколос?
— В окопах, на берегу. Ты не волнуйся, — успокоил Максим, заметив, что Леся прислоняет ладони то к щекам, то ко лбу.
— Не понимаю, что делается со мной! Жаль отца, мать… В голове все перепуталось: мама, папа, детвора Рябчикова, все парни с нашей заставы и Андрей тоже. Хотела увидеть. Ты скажи ему, что я никогда его не забуду. — Девушка говорила не очень складно, волнуясь.
— Все скажу. Мы все тебя любим, Леся. Андрей не зря назвал тебя солнечной!
— Откуда ты знаешь? — вспыхнула Леся.
— Оленев говорил… Ну, счастливой тебе дороги! — попрощался Колотуха.
— Так договорились, Маргарита Григорьевна, — сказал лейтенант Рябчиков. — Поедете до Полтавы. А потом в Гадяч, а оттуда в Лютенки. Там с моей Зиной и детишками и перенесете невзгоды.
Полтора километра открытой местности оказались очень длинными. И люди, и кони напряглись. А вражеские минометчики били по косогору. Завыли, засвистели мины.
— Бойтесь не ту мину, что воет, — предупредил Рябчиков Маргариту и Лесю, — а ту, которая шелестит.
— Когда вы успели, Василий Михайлович, разобраться?
— Сегодня. Ну, детки! Не канючить! Вы ведь уже большие! — утешал всех и себя отец. — Скоро лесок, и тогда никакой черт нам не страшен. Все мины зацепятся за ветки!
В лесу остановили лошадей.
— А на станции купишь мороженое? — спросил кто-то из детишек, высунув голову из мешка.
— А как же! Эскимо купим. Только сидите спокойно. Не высовывайтесь!
В скверике возле станции люди с узлами и чемоданами. Когда подали вагоны, людская волна залила перрон. Все спешили, толкались и поглядывали на небо, откуда ежеминутно можно ждать беды.
— Спокойно! Успеете! — сдерживал толпу дежурный по станции старшина милиции.
— Да это же мой знакомый! Старшина Опенкин, — обрадовался Рябчиков. — Товарищ Опенкин! Помогите нам!
Опенкин подошел, взглянул на узлы и не поздоровался.
— Извините! Но вначале мне нужно посадить в поезд детей, женщин, ну а потом и ваши узлы…
— Да ты что? Не узнаешь меня? — поразился Рябчиков.
— Вы должны меня понять. Сначала в вагон пойдут дети и женщины, а потом уже и ваша жена с чайным сервизом и тульским самоваром, — мрачно кивнул старшина на узлы, которыми были навьючены кони.
— Сам ты тульский самовар! Откуда тебя такого взяли в милицию. Немедленно помоги поставить на землю узлы! И осторожно. Дети — это тебе не сервиз и не самовар!