Каспар Хаузер, или Леность сердца

Вассерман Якоб

– За столом кто-то упомянул об одиннадцати внуках. Я хорошо помню.

– Не верю.

– Тем не менее это так.

– Фу, постыдились бы, Хаузер, в такой серьезный момент настаивать на своей лживой версии. Право, это свидетельствует о мелких, чтобы не сказать недостойных чертах характера. Сама история, конечно, значения не имеет, но ваше упорство наводит на нехорошие мысли. Оно доказывает, что вы не признаете за собой ни единой ошибки, ни единой слабости и упорно настаиваете на своей правоте. В первую же подходящую минуту я спрошу самого советника, сколько у него внуков. Если окажется, что их одиннадцать, я, несомненно, воздам вам должное, в противном же случае я вас так осрамлю, что вы долго будете помнить.

Каспар смиренно

опустил голову.

– Но о главном из того, что я ставлю вам в вину, речь, друг мой, еще впереди, – заговорил Квант после паузы, когда было слышно, как неистовый ветер завывает в трубе и бьется о стекла. – Пришла уже пора вам сказать всю правду мне, человеку нелицеприятно заинтересованному вашей судьбою. Вы продолжаете пребывать в убеждении, что весь мир верит вашей сказке о таинственном узилище, да, пожалуй, еще и о высоком происхождении. Но вы позорно заблуждаетесь, милый Хаузер. Поначалу, я готов это признать, всех занимало таинственное происшествие, но постепенно разумные люди пришли к убеждению, что они стали жертвой – разрешите мне умолчать жертвою чего. Я верю, Хаузер, что вы не думали зайти так далеко в вашей игре. Прошлой зимою, когда вышла в свет брошюра президента, вы сами были напуганы последствиями своего поступка, вы тогда напоминали мне ребенка, вздумавшего немножко поиграть с огнем и вдруг увидевшего, что весь дом объят пламенем. Вы боялись потерять теплое местечко, которое добыли себе своими плутнями, и усмотрели опасность разоблачения и заслуженной кары именно в том, в чем ваши ослепленные друзья полагали ваше счастье. Попытайте свое сердце, и вам откроется, прав ли я.

Каспар безжизненным взором смотрел прямо в глаза учителю.

– Хорошо, я не стану принуждать вас к ответу, – с мрачным удовлетворением продолжал Квант. – Вокруг вас опять тишина, Хаузер. Странная тишина. Никто уже вами не интересуется. Такая же тишина воцарилась вокруг вас перед мнимым покушением в доме учителя Даумера. Ни один из тысяч жителей Нюрнберга, ни в то самое время, ни позднее, не встречал человека, которого хоть в малой степени можно было заподозрить в столь страшном преступлении. Ваши друзья тем не менее верили в чудовище «с закрытым лицом», так же как верили в фантастического тюремщика, который будто бы научил вас читать и писать. И все-таки учитель Даумер вскоре выставил вас за дверь. И, уж наверно, он знал почему. На сегодняшний день так обстоят дела, что вам надо принять решение. Самые могущественные ваши покровители – статский советник, лорд Стэнхоп, фрау Бехольд – покинули наш бренный мир. Неужто вы не усматриваете в этом небесного знамения? Ваш обман более не имеет смысла. Вы уже мужчина, вы не можете не хотеть стать полезным членом общества. Так доверьтесь же мне, Хаузер, откройтесь мне! Скажите мне правду, правду, идущую от сердца.

– Да, но что мне говорить? – глухо, медленно спросил Каспар, тело его по-стариковски обмякло, и лицо пошло старческими морщинами.

Учитель подошел к нему и схватил его тяжелую, холодную как лед руку.

– Правду должны вы сказать! – выкрикнул он заклинающим голосом. – Ах, Хаузер, мне страшно на вас глядеть, дурная совесть взглядом привидения смотрит из ваших глаз. Душа ваша угнетена. Откройте же свое измученное сердце! Пусть луч солнца наконец падет на него. Мужайтесь, мужайтесь и верьте мне! Правду, только правду! – Он схватил Каспара за воротник, словно хотел своими руками вытрясти из него тайну.

«Что ему надо? Что ему надо?» – думал Каспар, взгляд его, исполненный боли, беспомощно блуждал.

– Я пойду вам навстречу. Начнем с реального, осязаемого. Явившись в Нюрнберг, вы показали письмо. В карманах вашего сюртука с отрезанными фалдами были понатыканы старинные монастырские рукописи, среди них одна под заглавием «Искусство возвращать ушедшие годы». Кто написал письмо? Кто дал вам рукописные книги?

– Кто? Тот, у кого я был.

– Само собой, – отвечал Квант с возбужденной улыбкой, – но вы должны сказать мне,

как звали того, у кого вы были. Не думаете же вы, что я настолько глуп, чтобы поверить, будто вы этого не знаете. Конечно же, то был ваш отец или ваш дядя, а может быть, брат или друг детства, Хаузер! Представьте себе, что вы оказались пред лицом господа бога. И господь спрашивает вас: откуда ты? Где твоя отчизна, где ты родился? Кто дал тебе фальшивое имя и как звали тебя, когда ты еще лежал в колыбели? Кто тебя надоумил и научил дурачить людей? Что вы в душевной своей муке ответили бы господу, если бы господь призвал вас к ответу, к искуплению совершенного обмана?

Каспар не дыша смотрел на учителя… Кровь остановилась в его жилах. Весь мир закачался перед ним.

– Что бы вы ответили? – настаивал Квант, в голосе его одновременно звучали надежда и страх. Ему чудилось, что запертая дверь вот-вот откроется перед ним.

Каспар с трудом поднялся, губы его дрожали.

– Я бы ответил: ты не господь бог, ежели такого требуешь от меня.

Квант отпрянул, всплеснул руками.

– Богохульник! – не своим голосом завопил он. Потом простер правую руку и крикнул: – Убирайся, выродок, проклятый лжец! Вон из моего дома, чудовище! Не оскверняй воздух, которым я дышу!

Каспар шагнул к двери; покуда он нащупывал ручку, часы за его спиной отсчитали десять хриплых ударов, смешавшихся с воем ветра.

Охая, без сна, ворочался Квант всю ночь на своей постели. Надо думать, он раскаивался в своей горячности, так как весь следующий день заискивал перед Каспаром. Но тот оставался холодным, ушедшим в себя. Вечером Квант завел разговор о советнике Флиссене; заметил, что все разузнал, и шутливо объявил Каспару:

– Восемнадцать внуков, Хаузер, восемнадцать, ни больше, ни меньше! Как видите, я был прав.

Каспар молчал.

– Но вы совсем ничего не едите, Хаузер, – всполошилась учительша.

– У меня нет аппетита, – ответил Каспар, – стоит мне притронуться к еде, и я уже сыт.

В среду, одиннадцатого декабря, Квант явился к обеду с опозданием и чрезвычайно взволнованный. По пути из школы он отчаянно схватился с ломовиком, на гористой улице нещадно избивавшим своего конягу за то, что у того не хватало сил втащить на крутой подъем тяжело груженный воз. Квант прочитал нотацию живодеру и призвал нескольких прохожих в свидетели бесчеловечного мучительства. Взбешенный ломовик замахнулся на него кнутовищем и заорал, чтобы тот убирался к черту и не смел совать носа в дела, его не касающиеся.

– Слава богу, я узнал имя этого изверга и теперь смогу подать на него рапорт лейтенанту полиции. – Он без устали списывал, как у несчастной клячи с натуги черная кровь выступала между ребер.

– Мерзавец, – негодовал Квант, – я ему еще покажу, будет знать, как мучить животное.

Когда Каспар вышел, учительша спросила, не удивился ли он, что юноша ни слова не проронил по поводу его рассказа.

– Да, я обратил внимание, что он упорно молчит, – заметил Квант.

Полчаса спустя он поднялся в комнату Каспара и попросил его снести на квартиру лейтенанта полиции письменную жалобу на ломовика, которую он уже успел составить. В три часа Каспар воротился с известием, что лейтенант полиции взял длительный отпуск и уехал из города.

AENIGMA SUI TEMPORIS [20]

Через день, то есть в пятницу, когда Каспар вскоре после полудня собрался покинуть здание суда, на лестничной площадке перед последним маршем с ним заговорил какой-то незнакомый господин весьма почтенного вида, высокий, стройный, с черной бородкой и бакенбардами, который попросил уделить ему две-три минуты внимания.

20

Загадка своего времени ( лат.).