Каспийская книга. Приглашение к путешествию
Шрифт:
Он заказал традиционный бакинский ужин: люля-кебаб, огурцы-помидоры, зелень. Официант знал его, тут же принес лаваш и чай в маленьких, красиво ограненных стеклянных стаканчиках – армудах. К нему прилагалась горстка крепкого колотого сахара, который составляет здесь, в Баку, непременную часть чаепития. По-хорошему чай следует пить вприкуску. Прекрасный пережиток времен не столь отдаленных, как и щипчики для сахара…
Первый нефтяной бум Баку пережил в конце XIX века. И тогда на месте города старого, еще совсем азиатского, с верблюдами и глинобитными стенами, был воздвигнут совершенно другой город – с особняками в стиле модерн и рококо, с трамваями, городскими садами, оркестрами в них и, разумеется, павильонами, где чистая публика того времени и изобрела этот, не лишенный своеобразного изящества, способ чаепития с колотым сахаром вприкуску. Так вот: способ уцелел. А город – куда-то исчез. Я надеялся как раз
Нам принесли кебаб. По-бакински следует произносить кябаб, говор здесь очень мягок. Даже нежен, как сам этот ароматный кябаб, сделанный из курдючного мяса овец и буквально тающий во рту. Свежие помидоры, пряная киндза, эстрагон и базилик увенчали наше скромное пиршество.
Когда мы вышли на улицу, уже стемнело.
Теперь мы ехали по главному приморскому променаду Баку – проспекту Нефтяников – одну сторону которого занимали только что отстроенные, шикарные здания этажей в двадцать, а другую – приморский бульвар, ощетинившийся метелками пальм. Мелькнул знакомый и сильно изменившийся в масштабе, очень небольшой в сравнении с набухшим телом города древний силуэт Девичьей башни.
Через минуту Азер свернул с трассы, мы проехали на бульвар к самому морю и внезапно остановились у шлагбаума с вывеской Yaxt Club. Вдаль, в море, уходил пирс. У этого пирса – несколько дорогих яхт. Одна, самая большая, принадлежала президенту, Ильхаму Алиеву. Похожая была у незабвенного Туркменбашы.
В конце пирса было небольшое здание, собранное, как будто, из нескольких блоков: барабан, чемодан и двухэтажное. В холле, выдержанном в морской тематике, стояли две большие модели английских фрегатов. На Каспии никогда не было иного военного флота, кроме российского, но модели таких размеров делают, видимо, только в Англии. Номеров было всего с десяток. Я открыл свой: вот это да! Давненько мне не доводилось жить в таком номере! Я отдернул занавески, распахнул балконную дверь. В сумерках еще видно было море. Серое, с россыпью портовых огней вдали. Долго же я добирался сюда со своей «Тотальной географией…»
– Завтра во сколько за тобой заехать? – спросил Азер. Во время ужина мы незаметно перешли на «ты».
– Часов в десять.
– Какие планы?
– Город. Первый день – город. Я здесь в первый раз… Надо войти… Хотя бы общее представление…
– Закажи завтрак на полдесятого.
Я остаюсь один.
На миг меня прожигает острое чувство заброшенности, как будто я отстегнул свою систему жизнеобеспечения от космического корабля и на несколько часов остался один в космосе.
Потом обменник, курс доллара. За сто долларов мне дают восемьдесят манатов. Манат, следовательно, стоит столько же, сколько евро. Он обеспечен сырой нефтью, как евро – европейской культурой.
Выходит, то и другое равноценно на весах мирового рынка.
Когда я вышел из обменника, накрапывал редкий дождь. Было безлюдно. Сбоку тянулась крепостная стена. Вокруг из земли, будто из иллюминаторов, вырывался свет. Лампы подсветки. Деревья. Это, значит, я в саду… Внезапно до меня доходит: я в Комендантском саду у стен Старого города – Ичери Шехер. Мне повезло… Не торопясь, постепенно входя во вкус и в конце концов смакуя каждый шаг по асфальту (после зимы и снежной каши под ногами!), я направился к воротам. Удивительно все же, как безлюдно вокруг. Отвык от такого ощущения. В Москве так уже не бывает…
Было еще совсем не поздно: наверно, часов десять. Ни плана города, ни карты у меня не было. Чтобы не заблудиться в узких улочках Ичери Шехер, я вошел в ворота и, выбрав самую широкую и прямую улицу, пошел по ней. Свет редких фонарей и настенных ламп, стилизованных под нефтяные светильники-чирахи, ложился на булыжники мостовой то серебряной, то золотистой паутиной. Кое-где в окнах горел свет. Здесь жилье явно было элитным, дорогим. Пару раз я видел вывески сувенирных магазинов. Вывеску отеля. Старый город был комфортно обустроен и напоминал скорее хорошо спланированный туристический объект, чем настоящий восточный город – глухие, темные, ночные, шершавые, саманные, густо заселенные людьми лабиринты старой Бухары. Здесь же все было несколько нарочито. Вынесенные наружу кондиционеры сильно портили ощущение подлинности старины. Потом я увидел черный провал, боковой проход, уходящий в темноту, и немедленно шагнул туда. Ощущения опасности не было. Я чувствовал это очень хорошо: тем вечером город был ко мне благорасположен. В конце темного прохода оказался двор, завешанный веревками, на которых сушилось белье. Измазанная известкой стена сохранила с советских времен надпись «лепка». Нарисованная на стене стрелка указывала в глубь двора. Там был когда-то кружок лепки для детей. Теперь его и в помине нет, конечно.
В канализационных трубах, выведенных прямо на стену, булькала вода. Высоко в небе, зацепившись за ветку дерева, болтался кусок полиэтилена, отражая то красный, то зеленый отблески. Жизнь была близко, жизнь готова была проявиться, пробиться наружу, ко мне: скрипнула затворяемая дверь, за окном послышался женский голос… Я постоял в углу двора. Никто так и не появился. Я настроил аппарат на режим ночной съемки и сделал первый кадр. Вернул режим просмотра, чтобы увидеть, что я снял, и вздрогнул: в темном правом углу кадра стояла девушка. Та девушка из самолета. Я быстро оглянулся: никого не было. Ни вздоха. Ни дуновения. Посветил голубоватым экраном дисплея туда, в темный угол. Свет лунными дольками отразился в кошачьих глазах, кошка шмыгнула куда-то и растворилась в темноте. Я сделал несколько шагов, прозвучавших неестественно громко. Двор был замкнут, девушке некуда было бы отступить, разве в проем приоткрытой двери за ее спиной…
– Эй! – позвал я.
Ни шороха в ответ. Я уже согласен был быть пронзенным и израненным ее хрупкостью, я сам готов был разбить ее вдребезги, только бы она проступила еще раз из темноты.
В конце концов, мы могли бы просто выпить по рюмке текилы в этом городе без откликов…
Внезапно приоткрытая дверь подъезда со страшным треском отворилась, и двое мужчин, стремясь опередить друг друга, по ступеням крыльца бросились прямо на меня.
– Туто'но! Туто'но! 12 – вскричал один из них, сворачивая в темный закоулок в тот миг, когда я уже приготовился быть сбитым с ног или получить удар ножом. Их шаги звонким эхом отдавались в темном ущелье проулка, как конские копыта.
12
Держи его, держи! (азерб.)
Я не успел испугаться. Просто понял, что мне лучше отсюда уйти. Если там и была девушка, то она ждала не меня. А если меня, то тем хуже.
Я вернулся к свету и оказался на небольшой площади с часами, где улица разветвлялась на два рукава. Покуда я размышлял, каким путем следовать, мое внимание привлекла железная решетка на воротах, ведущих в сад старой усадьбы. Так строили только в начале XIX века. Значит, архитектурная перепланировка Старого города началась уже давно. Если бы у меня с собой был путеводитель, я бы смог прочитать, что стою возле усадьбы Гусейн-Кули, последнего правителя Бакинского ханства. Этот хан был незаурядным человеком. Когда в 1806 году Павел Цицианов, грузинский князь на русской службе, с небольшим отрядом осадил Баку, он предложил хану Гусейну сдать крепость. К тому времени Азербайджан давно утратил самостоятельность и был лишь захолустной провинцией Персидской державы, разделенной на ханства для удобства управления. Так вот, Гусейн-Кули хан согласился сдать крепость. Когда Цицианов подъехал к воротам Старого города, Гусейн-Кули выехал ему навстречу. В момент, когда хан передавал Цицианову ключи от крепости, один из приближенных хана выстрелил в князя из пистолета. Смерть настигла Цицианова в момент торжества. Лишенный предводителя, русский отряд бросился прочь, а Гусейн-Кули хан в знак одержанной победы послал голову Цицианова в подарок персидскому шаху 13 . Восток есть Восток – так можно было бы истолковать ответ горячего бакинского хана посланцу холодной империи Российской. И этот ответ… черт возьми… Он стоит того, чтобы над ним поразмыслить…
13
Баку был взят осенью того же 1806 года. Обезглавленное тело несчастного Цицианова было перезахоронено в Тбилиси. Гусейн-Кули хан бежал в Персию.
По-прежнему накрапывал дождь. Окошко на первом этаже дома справа было освещено тусклым белым светом. Я подошел и заглянул внутрь. Ковровая мастерская! Старинные, громоздкие деревянные станки для производства ковров, клубки ниток… Дверь оказалась незапертой. Внутри мастерской была пожилая женщина.
– Салам алейкум, бабушка, – сказал я.
– Здравствуй, – отвечала она по-русски.
– Можно к вам?
– Заходи, – согласилась она и, разглядев меня, спросила: – Откуда?
– Из Москвы. Увидел в окно – мастерская. Я такое производство впервые вижу…