Каспийская книга. Приглашение к путешествию
Шрифт:
Тагиев попросил дачу в Мардакянах. Революция страшно прокатилась по его семье: один из сыновей, будучи офицером «Дикой дивизии» 25 , неудачно сыграл в «русскую рулетку» и разнес себе голову выстрелом в висок, другой сошел с ума… Все рушилось. Благодаря удивительному здоровью Тагиев прожил 101 год и перед смертью велел похоронить его у ног своего друга, Ахунда Тураба:
– Ибо ноготь его ноги знал то, что я не мог себе даже вообразить…
Вот в каком драматическом месте мы оказались. Здесь была поставлена последняя точка в разговоре двух старых друзей. Правда, Тагиева похоронили не «в ногах» у Ахунда Тураба, а неподалеку. Когда комплекс пира Хасан приводили в порядок, над могилой Тагиева возвели купол на изящных высоких колоннах. Рядом стоял бронзовый бюст…
25
Кавказская туземная конная дивизия – сформирована в августе 1914, на 90 % состояла из добровольцев-мусульман, уроженцев Северного Кавказа и Закавказья. В годы Гражданской войны принимала активное участие в боевых действиях на стороне белых.
Однако
Мы прошли по дорожке в глубь территории: там было здание с колоннадой, назначение которого я не запомнил, а напротив – два невысоких мавзолея. Возможно, один из них и был возведен над могилой святого Хасана, потому что Азер мне потом несколько раз повторил, что это очень «сильный» пир. И действительно, там со мной стали происходить воистину странные вещи…
Нам пришлось подождать: внутри были какие-то женщины, их одежда висела у входа, потом они вышли. Азер зашел внутрь, о чем-то поговорил и через минуту позвал меня:
– Иди. Только куртку сними, свитер… Оставь снаружи.
Я снял одежду, спустился по ступенькам в небольшое низкое помещение, в центре которого стояло надгробие из известняка. Справа сидела женщина в черном платке, в пестром, но темном платье.
– Подойди, – позвала она приветливо. – Садись. Расстегни рубаху, закатай рукава…
Я посмотрел в ее глаза – они были синими и казались глубокими, внимательными… Страха не было. И в следующий миг я поплыл… Не знаю, как она это сделала, но я сразу ощутил, что я уже не здесь. Тлеющими палочками она легонько прижгла мне запястья, руки на сгибах локтей, живот, две точки на лбу, одну на шее, потом на спине и колени. Потом попросила три раза обойти вокруг пира, закрытого в это время блестящей материей. Я как заговоренный прошел первый круг. На втором круге она пошла вслед за мной, подняв над моей головой какое-то покрывало. На третьем круге остановила меня и попросила обнять это надгробие… Все это время она гладила меня каким-то твердым предметом (или это был ее твердый, как железо, палец?!) вдоль позвоночника. После этого я, как мне казалось, подошел к надгробию с другой стороны: там покрывала были откинуты, и оно уже не казалось сделанным из белого извеcтняка, скорее, оно было из майолики. В цветной глазури были сквозные отверстия, куда надо было вставить пальцы обеих рук и загадать желание. Я стал было просовывать пальцы – но они не слушались меня. Неожиданно я почувствовал прикосновение рук к этим непослушным пальцам – это были руки женские, горячие, легкие – и кисти мои словно ожили под этими руками, и пальцы сами вошли в дырки…
– Проси, – сказал голос, в то время как руки… Я все время чувствовал эти руки… Не думал, что они у нее такие нежные…
Я не знал точно, о чем просить, мне только хотелось, чтобы меня покинуло чувство сиротства, пронзившее меня на аллее шахидов, чтобы затянувшаяся невстреча с городом обернулась, наконец, встречей, чтобы эта земля открылась мне, приняла меня, ответила мне, как угодно мне ответила, но только не оставалась бесчувственной, немой…
Я не произносил вслух этих слов, но едва успел все это подумать, как испытал невообразимое облегчение – как будто кто-то сказал: да, да, это будет тебе, будет…
И душа успокоилась.
Я стал приходить в себя, обернулся – и увидел женщину. Уже другую. Она была в синем платке, повязанном так, что видны были только часть носа и глаза. Эти глаза я узнал сразу: темные, с тюркским разрезом. Это была она, девушка из самолета! Похоже, она заметила изумление узнавания в моих глазах, потому что ее ладонь и пальцы охватили мой затылок и подтолкнули меня к выходу.
– Иди, иди, – сказал ее голос.
Потом я смотрел, как режут барана. Баран лежал со связанными ногами на белом кафельном полу. У него была чистая шерсть, белая, меченая синей краской. Рядом на белом кафеле лежали блестящие, чистые, без единой капли крови, внутренности другого барана, зарезанного, видимо, раньше. Потом из подсобки вышел мужчина, слегка небритый, в несвежей, хотя и белой, в синюю полоску, рубахе и серых джинсах. Он взял два ножа и наточил их друг об друга. Потом присел, аккуратно положил голову барана в кафельный желоб, почти ласково взял его за шею одной рукой, а другой одним движением перерезал ему горло. Рана распахнулась: в алом зеве разреза видна была трубка пищевода и кровь, короткими пульсациями брызгающая из перерезанной артерии в белый кафельный желоб. Мужчина некоторое время удерживал барана, как бы унимая его смертную дрожь, но потом сердце барана перестало выбрызгивать струйки крови, мужчина выпрямился, развязал барану путы на ногах, потом в два счета снял с него шкуру, вынул внутренности, отрезал голову, голяшки ног и подвесил освежеванную тушу на крюк.
– Что это было, Азер? – спросил я, когда мы тронулись обратно.
– Это был правильный баран, правильно зарезанный мусульманином. Чистая пища, «халал».
– Что?
– Исполненный обет, услышанная молитва – не остаются без ритуальной трапезы.
– Нет, я вообще не о том. Ты видел, как я вел себя в этом пире?
– Ну да.
– Почему у меня ощущение, что я обходил два разные надгробия: одно было из известняка, цельное, белое, второе – цветное, с дырками, куда я просовывал пальцы?
– Так и было: сначала в пире Хасан, а потом в этом, втором… Там какая-то святая лежит, сейидка 26 . Ты там пальцы-то и просовывал…
– Пальцы помню… Не помню, как переходил из пира в пир. Там женщина была – другая, да? В синем платке? Молодая?
– Что, понравилась? – рассмеялся Азер.
– Да я не про то…
– Про то, про то, – опять усмехнулся Азер.
V. ЭМИЛЬ
С Эмилем мы встретились недалеко от гостинцы, на бульваре под Флагом. Я прождал лишние пять или семь минут, влажное полотнище флага грохотало над моей головой, ветер дул одновременно со всех сторон, и я подумал, что это бакинское тепло ранней весны – оно обманчиво и коварно, я не переставал чувствовать себя простуженным, а завтра предстояло ехать далеко за город – на Гобустан. А потом он появился, и я сразу угадал его – высокий, лет тридцати пяти, правильные, почти неестественно тонкие черты лица, черные, проницательные, ясные глаза, волосы, явственно более длинные, чем предписано местной негласной традицией, приятный негромкий голос…
26
Сейиды – потомки (в наше время уже – отдаленные) пророка Мухаммада по линии его дочери Фатимы и его двоюродного брата и зятя имама Али. Почитаются мусульманами-шиитами.
Мы познакомились. Я объяснил, что меня интересует Гобустан – ведь он наверняка не раз бывал там.
– Съемку по Гобустану можно посмотреть в редакции, – согласился Эмиль. – Но я предлагаю сначала совершить небольшую экскурсию по Старому городу. Вы там уже были?
– Вчера ночью немного погулял, но с удовольствием…
Мы отлично прошлись. Ичери Шехер жил обычной жизнью туристического центра. Но Эмиль, не обращая внимания на ковровые магазины и лавки торговцев антиквариатом, показал мне свой город с пристрастием коренного бакинца. Наибольшее впечатление на меня произвел дворец ширваншахов – правителей средневекового государства Ширван, в 1501 году павшего под ударами неотвратимого шаха Исмаила Сефеви 27 . Дворец представлял собой небольшой, но очень крепко связанный архитектурный комплекс из светло-желтого известняка. Выстроенный в два этажа, он не казался особенно роскошным. Правда, покрытые некогда небесной глазурью купола дворца и мечети пострадали во время бомбардировки города русской эскадрой в 1806-м, а позднее, когда во дворце разместился русский гарнизон и арсенал, внутренние его покои были перестроены, из двадцати пяти комнат верхнего этажа было сделано шестнадцать и от отделки ничего, естественно, не сохранилось.
27
Шах Исмаил (1487–1524) – шах Ирана. По материнской линии праправнук Кало Иоанна Комнина, последнего христианского правителя Трапезунда. Восстановил целостность и независимость Ирана через девятьсот лет после сокрушения персидской империи Сасанидов воинами ислама – арабами.
Сотрудница музея, которая вызвалась провести экскурсию, была пожилой и доброй женщиной, никакого упрека ни за две дыры, проделанные русскими ядрами в куполах, ни за то, что дворец был отдан на постой солдатам, она не вкладывала в свои слова. Просто такой была память народа. И правда о том, как создавалась Империя – чего мы, изучавшие историю при социализме, естественно, знать не могли.
Хотя, в общем, следовало бы. Резиденция ширваншахов была выстроена Халилл Улахом I (1417–1465), окончательно перенесшим столицу из цветущей, но сейсмически невероятно опасной Шемахи на неподвижный известняк Апшерона, в Баку. Дворец – воистину драгоценный, как принято теперь говорить, артефакт, сохранившийся от почти 700-летней истории Ширвана – средневекового государства, существовавшего на территории нынешнего Азербайджана. Исключительная ценность дворца понятна: бурный конец Ширвана в схватке с шахом Исмаилом, гибель на поле боя последнего ширваншаха Фарруха Ясара (1465–1501), взятие персами Баку, уничтожение всего архива рукописей, запечатлевших историю Ширвана, разграбление и разрушение цитадели Бугурт, сокровищницы ширваншахов в предгорьях Большого Кавказа, и, наконец, фатальная гибель от очередного землетрясения старой столицы – Шемахи – все это в какие-нибудь двадцать лет стерло память о древнем Ширване 28 . Главным свидетельством о нем остался дворец, полный загадок. Потайные комнаты и подземные ходы, система акустических «телефонов», связывающих этажи и отдельные помещения; мавзолей суфия, громадный банный комплекс, семейная усыпальница и тихие садики с бассейнами, где плавают медлительные золотые рыбки, которые своим безмолвным присутствием не могут помешать ни беседе, ни размышлениям – вот какое сложное, многоуровневое и многофункциональное устройство венчало собой архитектурный ансамбль Старого города. Наиболее загадочным во дворце оказалось помещение, которое обычно называют диван-ханэ (зал для совещания советников и министров ширваншаха). Но есть и другое мнение: что это не зал, а мавзолей, который возводил для себя последний властелин Ширвана Фаррух Ясар. Но поскольку постройка не довершена (непроработанными остались некоторые детали резьбы), а тело несчастного ширваншаха не было даже найдено на поле боя, гипотезу нечем подкрепить. А непосредственно под мавзолеем находятся тайные подземелья, а в них – исцеляющие от нехватки материнского молока священные колодцы…
28
Так что Пушкин, пустив в свою «Сказку о золотом петушке» «шамаханскую царицу», уже воспринимал Ширван как миф, страну обманчивой неги, каким он был лишь в редкие десятилетия покоя до монгольского нашествия. Походам безжалостного Тимура, разорвавшим традиционные торговые связи, мы обязаны еще одним почти сказочным сюжетом – снаряжением ширваншахом Фаррухом Ясаром (1465–1501) посольства в далекую Московию и появлением на земле Ширвана первого русского, который когда-либо видел землю нынешнего Азербайджана своими глазами,– это был тверской купец Афанасий Никитин, о чем он сам и рассказал в книге «Хождение за три моря».
Дворец скрывал тайну зодчего, имя которого можно прочесть, поймав в зеркало фриз главного портала, глядя на который обычным взглядом, можно прочесть лишь имя правящего шаха и каноническое изречение о Судном дне. Свое имя архитектор начертал в зеркальном отражении: Мемар-Али. Эта загадка так и не была разгадана до ХХ века, когда появились ясные, не металлические зеркала…
Дворец-загадка… Эмиль знал, куда привести гостя…
Исподволь я наблюдал за ним.
Аристократизм – вот слово, которое непроизвольно рождалось из этих наблюдений. Достоинство. Осанка: голову свою Эмиль нес высоко. Негромкая, но выразительная, без единой неправильности, русская речь, изысканная вежливость и в то же время некоторая отстраненность, как будто, прогуливая меня по территории дворца, Эмиль не переставал думать о чем-то своем.