Касторп
Шрифт:
Канцелярист сдвинул очки в проволочной оправе на кончик носа, чтобы получше разглядеть собеседника.
— Шутить изволите, — беззлобно сказал он. — Хоть мы и на берегу моря, как Гамбург, откуда вы прибыли, снег у нас, бывает, лежит с начала ноября до середины марта. Это Восток, в чем, впрочем, вам еще не раз предстоит убедиться. Вдобавок к велосипеду я бы посоветовал купить лыжи и коньки, особенно пригодятся последние, когда после дождей ударит мороз и наши тротуары превратятся в каток. Вы читали Гоголя? В переводе, разумеется.
Касторп, с интересом слушавший гладкую речь канцеляриста, искренне удивился.
— Гоголя? — повторил он. — Нет, никогда не читал. Но что у Гоголя может быть общего с велосипедами? Вы имеете в виду российские морозы? Непогоду?
— Я имею в виду состояние тротуаров в нашем городе, и особенно в том районе, где вы сейчас проживаете. Знаете, сколько народу каждый год попадает на стол к хирургу из-за отвратительной поверхности наших тротуаров? Из-за плохого освещения? Несвоевременной уборки снега? Из-за ремонтов? Вот, пожалуйста, — он полез в ящик и протянул Касторпу тоненькую брошюрку в картонном переплете. — Здесь я все это описал. По статистике больше всего переломов конечностей именно во Вжеще, далее следуют Оруня, Нижний город, Осек и Старое предместье. А знаете почему?
Пока Касторп рассматривал тщательно вычерченные схемы отдельных предместий, диаграммы и длинные столбцы цифр, канцелярист продолжал:
— А вот почему: отцы нашего города почти никогда не заглядывают в эти районы. И даже если заглянут, то увидят все только из коляски или автомобиля. Жаль, что на заседания муниципального совета нельзя отправиться на аэроплане, верно? Тогда бы мы уже нигде не чувствовали себя в безопасности. Вот, — он забрал у Касторпа свою брошюру, чтобы отыскать нужную страницу и постучать по ней пальцем, — вот сколько теряет на этом в год страховая касса и сколько простой обыватель. А здесь, — он перевернул страницу, — я с помощью теории вероятности рассчитал, какова связь между несчастными случаями и выходами из дома. Понимаете? Дело вовсе не в том, как долго мы пребываем вне дома — пятнадцать минут или десять часов, это не имеет значения. Важно другое: сколько раз на протяжении единицы времени — примем за такую единицу восемь часов, поскольку это одна треть суток, — итак, сколько раз на протяжении единицы времени вы выходите из дома и в него возвращаетесь.
К сожалению, у Ганса Касторпа не было опыта общения с подобными личностями. И ему ничего не осталось, кроме как вежливо, преодолевая скуку, выслушать историю службы канцеляриста в магистрате, откуда его выгнали в результате заговора и подлых интриг. Было уже двадцать минут шестого, но ничто не предвещало скорого конца монолога, который теперь разворачивался вокруг темы городских скверов и нечистот, оставляемых там собаками.
— Если бы все эти кучи, — доказывал канцелярист, — собирать в специальные емкости и вывозить в городской питомник роз, годовое производство этих прекрасных цветов могло б возрасти на семнадцать процентов! Об этом я тоже написал, погодите, сейчас я найду экземпляр.
Когда чиновник принялся рыться в столе, Касторп, наконец набравшись решимости, сказал:
— Да, но я уже должен идти, благодарю вас, это, разумеется, очень важно, — после чего, даже не попрощавшись, поспешил покинуть канцелярию.
Под высокими сводами просторного коридора эхом отдавались его шаги. Почти все двери по обеим сторонам были открыты, и взору Касторпа то и дело представали пустые аудитории. Их вполне объяснимое молчание почему-то действовало угнетающе. «Совсем как будто я расстаюсь с этим местом, — подумал Касторп. — А ведь мне предстоит провести тут целых четыре семестра!»
По правде сказать, еще больше его угнетало то, что на сегодняшний день у него уже не было никаких планов. Октябрьские сумерки ничего приятного не сулили, и уж конечно меньше всего его привлекала перспектива вернуться в квартиру на Каштановой и сразу лечь спать. Шагая вдоль кладбища к трамвайной остановке, он с улыбкой вспоминал Кьекерникса. Мимолетная мысль, а не навестить ли попутчика и не пригласить ли его в гостиничный ресторан на ужин со спаржей и портером — хоть и очень соблазнительная, — немедленно получила разумную отповедь. Случайное знакомство не давало права на приятельские вольности, и даже если б он рискнул пренебречь условностями, тотчас напомнили бы о себе его финансы.
Так что Касторп окончательно отверг эту идею и решил поехать в центр. Ожидание трамвая он скрашивал размышлениями о времени: с голландцем они распрощались менее двенадцати часов назад, однако казалось, что после завтрака в гостинице «Deutsches Haus» прошло по крайней мере несколько дней. Еще дальше отступила панорама Старого города, которая открылась нашему герою с борта маленького «Водяного». Детали пейзажа настолько глубоко запали в память, будто произошло это давным-давно, а вовсе не сегодня утром, меньше чем через два часа после восхода солнца над заливом. И хотя так оно и было, Касторп, пытаясь разглядеть номер подъезжающего трамвая, пришел к забавному заключению: если бы посчитать возможной вещь, по законам физики совершенно невозможную, а именно: что время в Гданьске течет гораздо быстрее — скажем, вдвое быстрее, чем то, которое отмеряли старые часы в квартире дядюшки Тинапеля, — он бы, проучившись здесь четыре семестра, вернулся в Гамбург не на два, а на четыре года старше. Интересно, обратил бы кто-нибудь на это внимание? Наверно, чтобы произвести должное впечатление хотя бы на фрейлейн Шаллейн, следовало бы эту цифру возвести уже не во вторую, а по меньшей мере в четвертую степень. Да, в четвертую, поскольку тогда даже достопочтенный консул вынужден был бы спросить его по возвращении: «Дорогой мой, что с тобой, ты как-то странно выглядишь, не переутомила ли тебя эта учеба на Востоке? Говорил я, что ничего хорошего тебя там ждать не может! Посмотри в зеркало, у тебя уже появились седые волосы, куда же это годится!»
Из трамвая, с ужасным скрежетом затормозившего на остановке, одна за другой высыпали группки студентов. Суете и толчее сопутствовали громкие восклицания: кто-то кричал, что надо проехать еще одну остановку, кто-то — что это глупая шутка и надо поторопиться, потому что в «Caf'e Hochschule[16]» все столики займут те, кто приехал на предыдущем трамвае. Касторп, успевший в последнюю минуту протолкнуться к задней двери вагона, вдруг решил положиться на волю случая: повернулся и смешался с толпой молодых людей, будто вместе с ними приехал.
— Дружище, — обратился к Касторпу рослый коротко остриженный блондин, — слыхал, что в этом кабаке сегодня и завтра у нас скидка двадцать процентов? Каждая пятая кружка задаром — вот это я понимаю!
— Слыхал, — ответил Касторп. — Интересно только, на закуску скидка тоже распространяется?
Блондин расхохотался, хлопнул Касторпа что было сил по спине и взревел во всю глотку:
— Ты отличный малый! Меня зовут Николай фон Котвиц, а тебя?
— Ганс Касторп, — протянул он блондину руку, — из Гамбурга.
Вместе со всей компанией, возглавляемой студентом в форменной студенческой фуражке, они перешли на другую сторону Большой аллеи.
— А я из Кёнигсберга, — захохотал Николай фон Котвиц, — проучился один семестр на юридическом, пока не выгнали! Думаешь, я пожалел? Не жалел ни секунды! Безмозглыми башками тамошних преподавателей только гвозди забивать. Каждый мнит себя Кантом! Я хотел пойти в армию, но мой старик, хоть и тупой юнкер, твердит: «Учись, и баста, иначе ни гроша не получишь!» А ты?