Касторп
Шрифт:
Внимательный читатель нашего повествования, вероятно, заметил в поведении сыщика Германа Тишлера некую непоследовательность. Горячо отговаривая своих клиентов писать письма — в тех случаях, когда речь шла о любовных размолвках, неофициальных союзах, мимолетных романах, а также о долголетних содержанках, — так вот, не рекомендуя клиентам оставлять следы подобного свойства, которые, в точности как в романе Теодора Фонтане, способны даже спустя семь лет произвести эффект разорвавшейся бомбы, сам он написал Гансу Касторпу два процитированных выше письма, даже не пытаясь, хотя бы для вида, что-либо завуалировать. Объяснить это нетрудно: клиент пожелал, чтобы связь осуществлялась именно в такой форме — путем переписки, — и даже слышать не хотел о том, чтобы, получив по почте обыкновенную открытку, всякий раз отправляться в сыскное бюро. Была тут, впрочем, и другая причина, которой наш Практик знать не мог и которую — дабы пролить свет на грядущие в скором времени события — следует привести. Так вот, сыщика Германа Тишлера, которому пришлось там и сям наводить справки, однажды посетил штатский сотрудник полиции, некий
— С какой стати, — спросил Хааке, — вы собираете информацию о русских штабных офицерах?
А затем, когда Тишлер дал надлежащие объяснения, господин Хааке любезно ему сообщил, что тот вмешивается не в свое дело. На вопрос сыщика, должен ли он в таком случае вернуть клиенту аванс и отказать в дальнейшем содействии, сославшись, скажем, на недоступность информации, Хааке ответил:
— Ни в коем случае. Вы просто будете мне обо всем докладывать, не утаивая никаких, даже на первый взгляд не представляющих интереса сведений.
Именно поэтому Гансу Касторпу — как никогда никому из клиентов — Герман Тишлер писал обо всем напрямую. Конечно, он не мог до конца избавиться от своих привычек, и в первом письме есть тому подтверждение, взять хотя бы слова «интересующие Вас особы», но Ганс Касторп оставил без внимания эту деталь, для него напрочь лишенную значения, — подобно тому как для сыщика не имел значения факт, что некий Хааке явно работал на армию, а служба в полиции была, вероятно, удобным и не единственным его прикрытием.
Между тем наш Практик в начале июня отправил домой письмо, изобилующее смутными намеками, из которых, однако, достаточно ясно следовало, что летние каникулы или по крайней мере большую их часть он намерен провести в Гданьске, если же его планы изменятся, он не замедлит оповестить дядю и Шаллейн о своем приезде. Новый поворот событий отразился прежде всего на велосипеде, который Касторп теперь все реже выводил из чулана. В те времена железная дорога еще не предлагала удобных купе для велосипедистов, а крутить педали на долгом пути из Вжеща в Сопот и обратно казалось ему излишней тратой времени и сил ввиду предстоящих, еще не до конца определившихся задач. Так что он снова сменил форму велосипедиста на наряд курортника — сменил без особого сожаления, если не с радостью, да и вообще — признаемся — голова его полна была чрезвычайно оптимистических, хотя и несколько сумбурных планов, связанных с грядущими событиями. Он записался на экзамен по физике и сдал его на тройку с плюсом, а также успел перед каникулами скинуть с плеч техническое черчение, что не являлось особым достижением, однако укрепляло уверенность в том, что впредь он справится и с более серьезными трудностями.
Теперь он почти ежедневно отправлялся в Сопот, где проводил много времени в точности так, как мы уже описывали, с той лишь разницей, что все чаще заказывал обед и портер на веранде пансиона «Мирамар». Двадцать семь номеров разной величины были уже заняты курортниками из Берлина, Вроцлава, Дрездена, Варшавы и Познани, поэтому кроме немецкого вокруг звучал еще польский и русский язык. А одна еврейская семья из Лодзи, занимавшая два смежных номера на первом этаже, говорила одновременно на трех этих языках, когда же дело доходило до ссор — что, при наличии пятерых детей и двух прислуг, было неудивительно, — Касторп слышал жаргон, бывший в ходу и у евреев в Гамбурге; несмотря на множество заимствований из немецкого, в целом он казался чуждым и малопонятным. Накануне приезда Пилецкой в Сопот Ганс Касторп отправил с местной почты тщательно упакованную «Эффи Брист». Однако полька в указанный Тишлером день не приехала; не появилась она и в последующие два дня. Десятый номер на втором этаже пустовал, деревянные жалюзи в окне были закрыты, и только позади стойки портье, в отделении, где Ванду Пилецкую ждал ключ, покоилась знакомая посылка, которую Касторп углядел краем глаза, когда проходил через вестибюль в зал ресторана.
Беспокоиться оснований не было. Раз дирекция пансиона держит для нее комнату — а именно так это выглядело, — ему просто следует ждать. Ганс Касторп запасся терпением и, пользуясь солнечной погодой, полеживал в шезлонге, откуда наблюдал за прогулочными и рыбачьими судами, за детьми, играющими на берегу, а также за окном на втором этаже «Мирамара», которое прислуга открывала раз в день, вероятно, чтобы проветрить номер. В канун Иванова дня жара так допекала, что даже в рубашке с коротким рукавом и легкой соломенной шляпе, сняв незаметно туфли и носки, он не мог выдержать на раскаленном песке больше часа, переставлял шезлонг в тень деревьев близ аллеи парка и все чаще подумывал, не пора ли начать купаться. Привилегией плескаться у берега обладали только маленькие дети; взрослые, чтобы освежиться в прохладных балтийских волнах, вынуждены были отправляться в купальни, разделенные деревянной перегородкой на мужские и женские секции. На обратном пути во Вжещ Касторп приобрел в торговом доме Фастов купальный костюм в бело-зеленую полоску, с вышитым на груди парусником, под которым вилась надпись «Ostseebad Zoppot». Поглядев на себя в зеркало на дверце шкафа, он не удержался от смеха. Человек в зеркале смахивал на циркача, разве что в его голых плечах и икрах не было ничего атлетического, не говоря уж о грудной клетке, на которой изображение парусника слегка обвисло, производя довольно жалкое впечатление, как и то, что вырисовалось внизу живота, где трикотаж, наоборот, прилегал очень плотно. Вся же фигура в соломенной шляпе и с сигарой во рту выглядела весьма комично: таким мог предстать перед публикой один из братьев Веллинек, знаменитых клоунов, которых Касторп помнил по гамбургскому цирку.
Назавтра около одиннадцати часов — разумеется, без сигары и соломенной шляпы — он, пройдя несколько метров по
Увидел он ее сразу. Ванда Пилецкая стояла у открытого окна, глядя — как ему показалось, в бинокль — на пляж и вытащенные из воды лодки. Ганс Касторп надвинул шляпу на лоб и развернул «Анцайгер». На первой странице сообщали о предстоящем визите императора Вильгельма. Планировался парад гусарского полка, конные состязания в Сопоте, осмотр монархом судоверфей, наконец, фейерверк в Старом городе и прием во Дворе Артуса. Фото изображало императора во время прошлогоднего посещения гусарских казарм. На секунду Касторпу вспомнился обер-лейтенант Вибе. Будь он жив, наверняка сегодня вернулся бы домой очень поздно. Интересно, от чего он умер? Об этом госпожа Хильдегарда Вибе никогда не упоминала. На второй странице писали о визите наследника престола Фридриха Вильгельма, которого ждали через несколько недель после императора. Предполагалось участие кронпринца в июльском празднике цветов, теннисных соревнованиях, парусной регате, а также посещение им гусарского полка во Вжеще. На фотографии был запечатлен наследник престола в тех же казармах год назад. На нем был парадный мундир с черепом на головном уборе; подобающим образом была одета и сопровождавшая его супруга Софья. На третьей странице Касторп прочитал о несчастном случае на пляже Вестерплатте: двое молодых людей, сыновья рыбака, некоего Пашке, слишком далеко заплыли в море и утонули. Найдено было тело лишь одного из них. Полиция подозревает, что перед купаньем братья изрядно выпили. На четвертой полосе газета сообщала, что в деле о прелюбодеянии Греты Колодзик гданьский суд, основываясь на показаниях подмастерья пекаря Крефта, снял с некой Эммы Герман обвинение в лжесвидетельстве.
Фигура Пилецкой исчезла из окна. Ганс Касторп раздраженно отложил газету. «Неужели это все?» — с горечью подумал он, имея в виду, разумеется, не содержание «Анцайгера», а свое присутствие здесь, на пляже, перед пансионом «Мирамар». Еще несколько дней назад он строил во множестве планы — правда, весьма неопределенные, но само их наличие, казалось, гарантировало, что после приезда польки он сделает какие-то, возможно даже рискованные шаги, дабы приблизиться к этой прекрасной и загадочной женщине. А сейчас в голове царила полнейшая пустота, и он не придумал ничего лучшего, чем ждать, пока Пилецкая выйдет на прогулку или в купальню. Можно, конечно, за ней следить, но что ему это даст? Если б он догадался вложить в посылку записку, где нагло — а почему бы и нет, черт подери! — назначил незнакомке свидание… Что-нибудь типа: «Если Вам захочется поговорить об этом романе, который я нашел год назад в гостинице „Вермингхофф“ и который и на меня произвел огромное впечатление, напишите мне по такому-то адресу; я готов выполнить любое Ваше пожелание. Как студент, как человек, выросший в добропорядочной семье, заверяю Вас, что мои намерения совершенно чисты, просто с тех пор как я один раз, в прошлом году, Вас увидел, я даже вообразить не могу, что когда-нибудь покину этот город, так и не обменявшись с Вами хотя бы парой слов». Однако, поскольку он этого не сделал, поскольку не отважился и на какой-либо иной подобный шаг, на что, в конце концов, он мог рассчитывать? Что дождется приезда ее любовника и, незаметно за ними следя, узнает некую тайну — банальную и очевидную — о двух людях, которые встречаются за пределами своей страны, на курорте, чтобы никто не мог помешать им наслаждаться любовью? Ну и что ему в результате достанется? Какое-нибудь русское или польское слово, внезапно проскочившее в беседе на французском языке? Картина двух сплетенных на прогулке рук? Или поцелуев в сумерках на аллее? «Нет, нет, — продолжал лихорадочно раздумывать он, — я должен что-то предпринять, сделать этот первый шаг, подать ей четкий сигнал, на который она в худшем случае не ответит, и тогда я уеду, что ж, я ведь просто провожу здесь каникулы, так чего же я опасаюсь?»
Пока ничего конкретного не пришло ему на ум, он решил незаметно проверить, забрала ли она по крайней мере посылку. Оставив шезлонг на пляже, Ганс Касторп поднялся по лестнице на веранду пансиона, а оттуда в просторный вестибюль, где у широких дверей в ресторан находилась стойка портье. Однако ему не дано было украдкой взглянуть на ящичек под номером десять. Перед стойкой царило необычное, грозящее выйти за рамки приличий оживление: владелец «Мирамара» господин Густав Цим и его правая рука — управляющий Альфред Конке, бывший машинист императорского военного флота, о чем-то спорили с усатым господином в летнем выходном сюртуке.