Катабазис
Шрифт:
Странное дело — во всем зале не виднелось ни единого красного петушиного «ирокеза» ни на одной голове. Ни у одного даже самого завалящего мужчинки не было в ушах даже самой скромной сережки. Женщины от менархе до самого распоследнего климакса кто лишь чуть тронул помадой губы, а кто вовсе позабыл это сделать.
— Не о Боге они думают, — продолжала лектор, возмущенно дрожа левой ногой, — а только о дьяволе. Представьте себе — их женщины, чуть только мужья уедут в командировку по делам бизнеса или по государственному заданию, немедленно вызывают любовников. А когда мужья неожиданно возвращаются, прячут любовников в горящих каминах или заставляют прыгать
Я подсел поближе к пешке, которая ахала особенно экзальтированно, которая выглядела старше своих двадцати, но помоложе своих шестидесяти. Ее голова была сделана не очень качественно и покрыта стеклянными кудряшками. Я положил руку ей на узкое, неудобное плечо. Она не почувствовала. Тогда я по-хозяйски расстегнул ей пятнадцать пуговиц от горла вниз на жесткой крахмальной блузке, похожей больше на боевую кирасу, чем на женскую одежду. Добрался только до груди. За бронированным бюстгальтером с трудом нашелся крохотный неживой сосочек, не будившийся никак, мертвецки спящий. Я почувствовал себя прозектором.
— Но особо циничные из них поступают гораздо более умно. Они знакомят своих мужей с любовниками под каким-нибудь самым благовидным предлогом. А потом, отправив мужа, скажем, сдать пустые пивные бутылки, успевают за пятнадцать минут совершить прелюбодеяние!
Стекляннокудрая закричала громче всех:
— Позор!
Я ладонью расталкивал ее безразличные холодные бедра.
— А особо циничные любовники входят в самые сердечные отношения с их мужьями и, пользуясь доверчивостью и глупостью последних, под столом касаются вонючими от рыбы руками самых интимных частей жен вышеозначенных мужей.
— Долой! — послышались из разных источников ханжеские выкрики. — На свалку истории! Таким не место под солнцем!
— А я предлагаю, — переорала словно мечом обрубила — аж мурашки по спине — остальных Януария Глория Суосон, бакалавр и лауреат, — душить таких в колыбели.
Я только добрался до пешкиных трусов и почувствовал, что там как в пустыне ночью — сухо и зябко.
Все смешалось. Пешки, кони и слоны устремились, топоча, к сцене. Одного в столбняке мужчину, как две капли воды похожего на короля Георга V смели, уложили и он немедленно сдался. Восторженные слушатели рукоплескали, стараясь при этом зацепить миссис Суосон за ногу, вопили что-то несвязное, неладное.
Я понял, что ошибся, что выбрал не тот путь, что меня завели соблазны лукавые, чтобы погубить. Я оказался на самом дне путешествия [142] . И решил выйти. Чтобы вернуться. Чтобы не смочь этого сделать. Я решил схватиться за нательный крест со святым распятием, чтобы избегнуть козней лукавого, а она мне посоветовала: «Сунь крест под пятку».
Я повернулся и пошел вон от всяких там Януарий. Лучше к Июлии. В спину меня ранил колючий голос миссис Суосон.
— Леди и джентльмены, следующая лекция состоится ровно через неделю 6 октября в 19 часов. Тема лекции «Критика стиля и метода соблазна мужей соседок посредством неожиданного минета».
142
а писал, что там нет никакого дна. Вот и верь ему (прим. редактора).
— Спасибо, спасибо, миссис Суосон, — плескались голоса, как опрокинутый буфет с посудой. — Дай вам Бог доброго здоровьица.
— До свидания, леди и джентльмены. Завтра мой муж уезжает в командировку, — так закончила эта сука, скаля гнилые зубы.
Я шел один по притихшим, безлюдным улицам старинного Стаффорда. На одном из угловых зданий в стиле петербургского некрореализма прочел необычное для доброй старой Англии название «Litvina-Sedogo street». Пожал плечами, плюнул и пошел дальше. Кажется, раньше я искал эту улочку. Кажется, теперь она мне не нужна. Или я ей не нужен.
Отчего-то расхотелось жить. Внезапно налетел холодный штормовой ветер со стороны Ирландского моря и принялся высушивать мои слезы. Но у него, у негодного, это плохо получалось. Слезы выдавливались изнутри, как тошнота. Было горько.
Катабазис, катабазис. Моя короткая жизнь, уместившаяся в казавшееся бесконечным и порою прекрасным путешествии. Стольких женщин я повидал и со столькими был близок, хотя иногда недалек. И ни одну толком не понял. Как, впрочем, и они меня. Теперь я был один во всей своей самодостаточности. И это было так чудесно, что я мысленно сказал самому себе: «Да пошел ты!» Но вслух, немного успокоившись, я выкрикнул:
— Вот он я — Салман Рушди! Объявляется славная охота. Подставляется сам Салман Рушди. Вот он я! Возьмите… пожалуйста, возьмите. Неужели никому не нужен? Я не могу в одиночестве. Я потерял любимую, так и не успев ее найти, — уже тихо прошептал я, гневя судьбу. — Вот я, Салман Рушди, грешный человек.
Передо мной уныло поскрипывал черный старый дуб. В двух повешенных на толстой ветке футах в десяти от земли телах едва угадывались в темноте мои бедные Алим и Агасфер.
Неподалеку белел какой-то корявый забор. В гостиницу «Смерть под солнцем» что-то не влекло. Куда вообще было идти? Откуда-то я знал, так мне, очевидно, было дано, что страна Россия, которую я покинул в начале своего катабазиса, находится на одном краю Земли, а Британский остров — на противоположном. Значит все. Значит за тем, небось, корявым забором — пропасть.
Я сиротски поднял воротник твидового пиджака, уселся под дубом и обнял коленями грудь. Пусть бы завтра не взошло солнце.
Но оно взошло, блин, намалеванное неправильной формы золотым кругом на кое-как натянутом голубеньком холсте неба. Дуб с моим постепенно протухающими товарищами жалобно поскрипывал над головой.
Меня неделикатно растолкал безработный негр [143] , похожий на Андреаса Пападреу, и вручил визитную карточку, а точнее клочок из школьной тетрадки, заляпанный селедкой и залитый портвейном, но пахнущий духами «Мата Хари»: «Приходи. Где тебя носит?»
143
знал бы покойный лорд, скажем, протектор Оливер Кромвель, знал бы покоритель Африки Сесиль Родс, что в конце XX века в доброй старой Англии будет столько негров! (расистское прим.).
Ну и я пошел, как бы ожидая счастливого финала, точно будто можно подумать заранее не знал, заранее не придумал, что там может произойти.
Было не то утро, не то вечер, хрен разберешь. В квартире на втором этаже в прокуренной семиметровой кухне было полно народу, умещавшегося один фундаменталистский бог знает на чем. Стоял эндшпиль. Возле газовой плиты мордастый слон в отставке, спустив с волосатых своих и стеклянных пешкиных (лет двадцати — шестидесяти) ляжек штаны, вдумчиво трахал ее в позе стоящего миссионера. А она, пригибаясь к зажженной горелке, все пыталась прикурить и только подпаливала себе кудряшки.