Катафалк дальнего следования
Шрифт:
На скрип старых ступенек сразу откликнулась старая Настастья, дремавшая на своем посту у окна.
– Ох, как издалека на сыночку моего похож, такой же ладный! Прямо радостно на сердце. Прогуляться собрался? Это правильно, подыши, подыши воздухом. Места у нас хорошие. В церкву зайди, воды живой выпей, от всех болячек лечит, чудеса творит. По всей Рассеи ее знают.
– Да, пройдусь. До вокзала мне вот по этой дороге налево? Долго идти?
– А у нас поселок махонький, хоть налево, хоть направо иди. Дорога одна, от завода и до вокзала. Да церква между ними. Не ошибешься. Ты поди голодный, держи, угощайся. – Сухонькая ручка просунула между решеток сверток из салфеток. – Сама пекла блинчики,
– Спасибо! – Довольный неожиданным угощением, Лев Иванович забрал сверток и зашагал по узкой асфальтовой дорожке вдоль стареньких трехэтажек, по пути за пару минут расправившись с еще теплыми блинами.
До самого вокзала он практически не встретил ни одного взрослого человека. Вдоль полоски из низеньких домов шумела лишь пара школьников, пытавшаяся впрячь в санки большую лохматую дворнягу. По магистрали, которая разрезала город, проносились длинномеры. Судя по болтающимся бокам, они шли в глубину города пустыми, а обратно возвращались до отказа набитые грузом.
«Что они везут из этого поселка? Кажется, что-то Егоркин, а потом Настасья говорили о розливе святой воды. Может, она и святая, но после блинов плечо болеть не перестало», – на ходу размышлял Гуров.
Неспешно, чтобы снова не впасть в обморочное состояние, он дошел до низенького здания фельдшерского пункта. Снаружи старая постройка еще сильнее, чем изнутри, резала глаз неухоженным видом. Деревянные стены вспучились и местами прогнили, зияя черными проломами, все линии крошечного домика были перекошены, видимо, из-за просевшего фундамента. Рамы с облупленной краской, огромные пятна плесени по всему фасаду наводили на унылые мысли о крайней бедности поселка. Возле крыльца толпились пациенты, стараясь протиснуться поближе к худому священнослужителю в черной ризе. Тот монотонно читал молитву, окропляя огромной кистью людей перед собой.
В стороне от службы между черных лохматых кустов за происходящим наблюдал старый доктор. Он швырнул на землю окурок и примял его подошвой. Гурову без слов было видно, как раздражен происходящим старик. «Да уж, главный врач старается, лечит, лекарства выбивает, выслушивает претензии, а тут пришел поп со святой водой, и к нему люди в очередь с благодарностью», – посочувствовал он про себя раздосадованному медику. Сам, как сотрудник МВД, он тоже сталкивался с таким двойным отношением к его работе – претензии на медленное расследование от пострадавших, и при этом со стороны подозреваемых регулярные жалобы в превышении полномочий или ложных обвинениях. Отсюда оперативник и выработал свои принципы в работе, которые помогали ему долгие годы не сломаться перед соблазном раскрыть дело побыстрее, – честность и усердие. Поэтому доверяли Гурову и обращались за помощью все, кто работал рядом, зная наверняка, что тот разберется с трудной загадкой на совесть.
На вокзале уже не было толпы кричащих перепуганных пассажиров, их переправили автобусами на следующую станцию, люди, наконец, смогли добраться до конечного пункта своей поездки. Теперь на смену им пришли сотрудники МЧС и эксперты из МВД. Все вокруг пестрело сигнальными лентами, огораживающими место происшествия. Над искореженным вагоном трудились люди в форме, разбирая его на части, чтобы отправить на более детальное лабораторное обследование. Егоркина он нашел в знакомом помещении дежурки, только теперь она превратилась в следственный штаб. Прокурорский работник, усталый, уже не такой лощеный, как утром, в примятой рубашке, с растрепанной прической, стучал по клавишам ноутбука, записывая показания дежурного полицейского. Тот при виде Гурова
– Лев Иванович, вы как будто из фильма «Бригада».
– Хоть продуктами взрыва не пахну. Ты как, Андрей, уже закончил?
Но Егоркин в ответ лишь бессильно махнул рукой, работы еще конца-краю не видно. Весь день он без обеда и перерывов опрашивал свидетелей, записывая многостраничные протоколы, и сейчас мечтал лишь об одном – еде и сне.
– Тогда давай я еще пару вопросов задам свидетелю. Пойдем на свежий воздух. – Гуров кивнул, и полицейский пошел следом за тяжелые двери отдела.
Ну улице Лев Иванович не торопился начинать разговор, вернее, засыпать вопросами дежурного линейного отдела. Тот, серый от усталости, совсем не такой бойкий, как утром, явно был раздражен бесконечной суетой, что поднялась после взрыва. Одни и те же вопросы, одни и те же ответы несколько часов подряд, от такого любой начнет злиться и постарается как можно быстрее отвязаться от навязчивых оперативников и следователей. Пускай лучше поймет, как важно его мнение, его воспоминания о взрыве.
Гуров окинул взглядом огромную площадку, заполненную людьми, черными обломками, тревожно мигающими фонарями. Картинка была пугающей, сразу становилось понятно, что здесь произошло большое несчастье.
– Сколько наворотил делов один человек, да? Жили себе спокойно, своими делами занимались, а взрывник все испортил так, что теперь и за неделю не исправить.
– Да я бы ему врезал за такое хорошенько, – злобно погрозил рядовой кулаком в пустоту. – Отпинал бы, чтобы кровь из всех отверстий лилась. Мы так в армейке учили тех, кто косячил.
– Ты сам что думаешь, кто это мог сделать?
– Не знаю даже. – Парень беспомощно развел руками. – Ничего за ночь не было, ни сообщений, ни звонков.
– Задремал? – Гуров вспомнил, каким заспанным и помятым было утром лицо дежурного.
– Было немного, – признался тот со вздохом. – Только начальству не пишите рапорт, прошу! Меня ж из полиции попрут, а у нас тут работы нет совсем. На железку придется идти или на завод. Лить эту воду не хочу я, ненавижу ихний завод и попа этого.
– Почему же? Говорят, вода у вас какая-то необычная.
– Да это все поп начал, а старухи всякие разнесли, потом в газеты ушло и по телику даже показывали. У попа слезы кровавые идут, типа как у Христа из-за страданий людей. Чудо, короче. Ну вот он воду из источника освящает этими слезами, капает туда, и вода тоже краснеет. Святой становится, людей лечит. Только я не верю в эту сказку. Мать всю пенсию тратила на воду, покупала ее литрами. Батю в ней и мыла, и поила, а он дальше пьет, как и раньше. День без чекушки прожить не может. Только теперь я не даю ему руки распускать, хватит, теперь я дома главный.
– Ты молодец, – похвалил оттаявшего парня Гуров. – Расскажи, что помнишь, не торопись. Со вчерашнего вечера.
– Да все как обычно, говорю же. Заступил на дежурство, записи всякие сделал. Беляшей купил у тети Сони. Она торгует тут весь день, пока поезда идут, сколько себя помню, работает на вокзале. Ну киношку смотрел, хотел пол помыть. Достал тряпки, ведра и воду приготовил. Вообще у меня мама тут в отделе уборщицей оформлена, но, когда моя смена, я вместо нее мою, пока никто не видит. Она нас с братом и так тянула на трех работах, хоть помочь ей чуток могу. После уборки присел в кресло передохнуть и задремал. Тут вы с Горшком, ну, вернее, с Сергеем Горшковым, залетели, и началось. Крики, взрыв, пассажиры как бешеные сюда ломанулись. Я сначала под стол упал, как грохнуло. А потом, как вы приказали, звонить бросился – в больничку, пожарным, начальству.