Катастрофа отменяется
Шрифт:
Она вскочила со скамьи, схватилась за куртку.
— Почему же! Мы сейчас же пойдем.
— Не суетитесь. Ночью по леднику не ходят.
Он вышел, предоставив ей возможность устраиваться на ночлег, и добрался до середины ледника. Вешки стояли на той же линии. Не было и разрывов в теле ледника — об этом говорили приборы. Просто тело ледника вытянулось, как вытягивается под действием тяжести пружина. Пока никакой опасности не было.
Когда он вернулся, Тамара уже лежала на топчане, забравшись в спальный мешок и затянув завязки под подбородком. Только волосы, разметанные по изголовью из сложенной куртки и штурмовки, были на свободе. Второй мешок был аккуратно уложен отверстием вверх возле погасающего камелька. Достаточно было встать ногами в отверстие, поднять за края горловину, завязать так же, как сделала это Тамара, потом осторожно прилечь и спать, спать, спать… А он шагнул к топчану, сел на шершавые доски и зарылся лицом в ее волосы.
К утру во времянке стало холодно, а запас дров и угля Чердынцев безжалостно сжег, даже не подумав, что завтра кому-то придется тащить на санках или в заплечных мешках этот тяжелый груз, потому что времянка — единственное пристанище для того, кто задержится на леднике и не успеет добраться засветло до базы. Тамара не спала, смотрела на него, а он думал: прощается! Завтра появится муж и увезет ее. Если не на вертолете — а он может вызвать вертолет, — то на своей амфибии в сторону Ташбая, а потом на машине дальше на восток, к цивилизации, легковым машинам, самолетам, гостиницам. Он ведь понимает, что задерживает ее здесь не статья или очерк, а что-то другое, и сделает все, чтобы разлучить ее со станцией.
В окно медленно вливалась серая мгла, не расцвеченная, но уже напоминавшая о наступлении дня. Чердынцев медленно обулся, пошевелил остывающую золу в камельке, тихо сказал:
— Надо идти. Я еще раз проверю приборы, а ты успеешь одеться…
— Но почему? — голос ее звучал жалобно. — Неужели ты боишься, что кто-то подумает о тебе дурно? Твои «мальчики» ни в чем не заподозрят нас.
— По-твоему, они ангелы?
— Нет, но ты для них старик. А молодость самонадеянна…
Он невольно перебил ее, боясь даже признаться, что эти слова его обижают:
— Сегодня может приехать твой муж. Мы должны быть дома к завтраку.
— Я уже сказала тебе, что у меня нет мужа! — Теперь она гневалась, но он не очень верил в правдивость ее гнева.
— Однако он обязательно приедет.
— И ты можешь отдать меня ему… мужу?
— Ты не рабыня. Тебя нельзя отдавать или не отдавать. Выбирает всегда женщина.
— Господи, как это трудно — любить умного человека!
Он прикрыл дверь и не слышал больше ее причитаний. Она именно причитала — просто, по-бабьи, словно и не была раньше властной женщиной, привыкшей к почтению и поклонению. И было удивительно: голос причитающей женщины звучал правдивее и горше, чем голос той холодной красавицы, какой она притворялась до этого. Но он уже не слышал слов, уходил по линии вешек к мерительным приборам. Долго записывал показания. Когда взглянул на избушку, Тамара стояла на пороге, а солнце, вдруг прорвавшееся из-за гор, осветило ее с такой яркостью, словно хотело запечатлеть ее в памяти Чердынцева вот такой яркой, золотоволосой, с поднятым к небу лицом. Такой он ее и запомнил.
Обратно шли быстро, но Волошина часто оглядывалась, будто что-то оставила там, в горах…
2
— Мы вас ждали вчера к ужину… — с некоторой робостью сказал Галанин, увидев начальника на привычном председательском месте в столовой. — Вас вызывал Адылов…
— Тамара Константиновна не рассчитала свои силы, — небрежно ответил Чердынцев. — Пришлось заночевать в Ледовом приюте.
Тамара Константиновна молча кивнула головой.
— Я записал поручение Адылова, — торопливо сказал Галанин. Начальник видел, что радисту неприятен и этот разговор, и объяснение ночевки в горах.
Галанин протянул радиограмму.
— Они не теряют времени! — сказал Чердынцев, взглянув на радиограмму. — Скоро ваш плен кончится, Тамара Константиновна! — он взглянул на Волошину и заметил, как она побледнела. Остальные делали вид, что ничего не случилось, но Чердынцев видел, как скованно они держатся, молчат, едят без аппетита. Даже Салим был непривычно тих. Должно быть, вчера они переволновались, может быть, даже собирались выйти на поиски. И хорошо сделали, что не вышли!
— Что же пишет Адылов? — спокойно спросила Волошина.
— Ах да, вы же не знаете новостей! Сегодня в пятнадцать ноль-ноль капитан Малышев произведет первый взрыв на выброс в русле будущего канала. Адылов просит расставить наблюдательные посты у наших мерительных приборов. По-видимому, они не очень верят в устойчивость ледника.
Пересказывая телеграмму, он смотрел только на Волошину, и не потому, что остальные уже читали ее. Он умышленно подчеркнул фамилию капитана и почувствовал мстительное удовольствие от того, что Тамара Константиновна опустила глаза. Но почему он должен мстить женщине, которая отдала ему свою любовь? Или он так и не поверил в ее чувство?
Хорошо, что рядом сидят посторонние. Тамара имела полное право влепить ему сейчас пощечину. Он рассеянно сунул радиограмму в карман и встал из-за стола. Есть ему не хотелось. Оказавшись в комнате, он громко, с чувством выругал себя. Ну что еще он может требовать от Тамары? Она отдала ему все!
Через коридор слышались сдержанные голоса, разговаривали его помощники тихо. Возможно, они о чем-то догадывались. Или просто осуждали Тамару Константиновну. Да, он предвидел, что появление женщины разрушит ту добрую атмосферу товарищества, которая отличает общество мужчин от общества смешанного или женского. И все это происходит на его глазах, по его вине…
Он переждал, пока стихли голоса, и направился на рацию.
Открывая дверь, приостановился. В столовой почти шепотом разговаривали Галанин и Каракозов:
Г а л а н и н. Никогда бы не подумал…
К а р а к о з о в. И не думай! Со стариком-то! Вот если бы с ней остался ты или Милованов, я бы еще боялся…
Г а л а н и н (погромче, с надеждой в голосе). Ты уверен?
К а р а к о з о в. (с чувством превосходства). Ну я-то их знаю… Вот в прошлом году во время конференции в Ташкенте… (и перешел на шепоток).