Катастрофа отменяется
Шрифт:
Чердынцев тихо прикрыл за собой дверь. Тамара оказалась права. Как это она вчера сказала?.. Ах, да! Никогда не подумают! Потому что в их представлении — он старик. Они побоятся унизить себя в собственных глазах ревностью к человеку вдвое старше себя. И будут по-прежнему соперничать между собой в надежде завоевать ее расположение. Молодость самонадеянна и не признает поражений…
А кто их признает, поражения? И не является ли его победа именно поражением? Об этом еще стоит подумать…
Он сделал вид, что углублен в работу, и когда Галанин вернулся, начальник дочитывал вахтенный журнал. Вел себя Галанин опять предупредительно, должно быть, разговор с Сашей Каракозовым окончательно рассеял его подозрения, если они были.
Из окна Чердынцев видел своих помощников: они переносили причал повыше, его залило. Он поискал сводку Коржова: горняцкий городок затопило весь, вода подпирает защитную стенку. Но закладывать вход в шахту инженер не спешит, работает предпраздничная смена. Он так и пишет: «Горняки встали на первомайскую вахту…» О, господи, а они забыл, что завтра Первое мая!
— Сережа, приготовьте красные флаги, гирлянды с лампочками, вечером мы их повесим на фронтоне…
— Но… почему?
— Милый мой, завтра Первое мая…
— Первое… — Галанин вскочил. — Почему же никто не принес ни одной радиограммы? Неужели все забыли? Я сейчас… — он выскочил за дверь.
Чердынцев слышал, как он стучал в двери. «Тамара Константиновна, готовьте поздравительные телеграммы, я их передам немедленно… Как почему? Да Первое же мая!» Потом выбежал на улицу, крикнул: «Ребята, где ваши телеграммы? Вечером я не смогу передать!» И опять ликующее, насмешливое: «А вы и позабыли, что завтра Первое мая?» Потом поднялся наверх, к гостям с рудника, поговорил с женщинами и вернулся смеющийся, веселый:
— Как они у меня забегали! Я предупредил, что могу передать только до взрыва, до пятнадцати ноль-ноль, потом пойдут официальные материалы. А вы что же, Александр Николаевич? Ах да, я и забыл… — И извиняющимся тоном: — Я дам только одну, маме…
— Пожалуйста, пожалуйста! И в вахтенный журнал можете не записывать. Дирекция не щадит затрат…
Конечно, ему хотелось, чтобы несколько телеграмм Галанин записал. Те, что пошлет Волошина… И он узнает, кому они адресованы…
Он долго возился с вахтенным журналом, увидел, как пришли повеселевшие «мальчики».
Но Тамара в радиорубке не появилась.
Обед подали рано: все торопились на места. Адылов предупредил, что к взрыву все готово.
Итак, Малышев пока занят. А завтра, если взрыв пройдет удачно, он приедет сюда. Прилетит. Приплывет. Как-нибудь да доберется!
Тамара Константиновна к обеду не вышла. Салим торжественно сообщил:
— Работает. Пишет. Попросила только кофе. Сама варит.
И все заговорили тихо.
Чердынцев проводил «мальчиков» на посты и вернулся к Галанину. Там шел оживленный разговор. Коржов спрашивал, не произойдут ли обвалы от такого мощного взрыва. Его люди не желают выходить из шахты.
Адылов требовал вывести всех «на-гора».
Уразов спрашивал Чердынцева, может ли взрыв увеличить подвижку ледника.
Чердынцев сообщил, что передаст данные только в шестнадцать часов: посты расположены на разном расстоянии. Ледник в напряженном состоянии, но обрывов и расколов нет.
Из Ташбая передали, что в горах снова началось ненастье, идет снег с дождем, через два часа напор воды из горных речек увеличится, и торопили со взрывом.
Лишь за пятнадцать минут до взрыва Чердынцев вспомнил о Тамаре.
Он постучался. Волошина сидела за столом. Два пустых джезве показывали, что она крепко отравилась кофеином. И верно, лицо было белое, глаза блестели, но под ними темнели пятна. Стол был завален исписанными листами.
Чердынцев подошел к столу, положил руку на ее белый лоб. Руку словно опалило.
— Вам надо отдохнуть. Выйдемте, посмотрим взрыв.
— А разве отсюда будет видно?
— Мы еще успеем подняться в гору.
Она послушно обула башмаки, привычно надела штурмовку Галанина. Чердынцев подал ей свой ледоруб.
Обзорную площадку он присмотрел еще раньше и даже очистил подход: это было в тот день, когда Уразов сообщил, что канал будут прокладывать взрывом.
Он помог Тамаре подняться и показал рукой на запад. С площадки отчетливо виделась, как припавшая к земле туча, запруда завала. Озеро казалось зажатым между горами, и почему-то представлялось, что оно рвется уйти из этого плена.
Чердынцев видел, что Тамара тоже почувствовала эту сжатую силу, она даже вздрогнула. Но сделала вид, что ей стало холодно, запахнула потуже полы штурмовки.
Он взглянул на часы. Было четырнадцать пятьдесят девять. Принялся механически отсчитывать: «Шестьдесят. Пятьдесят девять. Пятьдесят восемь. Пятьдесят семь…»
Волошина удивленно взглянула на него:
— Я думала, так считают только при пуске ракеты…
— Последняя минута всегда отсчитывается наоборот. И потом, этот взрыв по мощности не уступит никакой ракете. Неужели вы ни разу не видели взрывы, которые устраивает ваш муж?
— Я ни разу не была там, где он служит…
— Я тоже не специалист по взрывам, но достаточно представить, что он намерен выбросить миллионы кубометров земли и камня в одну секунду, чтобы понять, какой силы и сложности этот взрыв. Я бы сказал, что вам повезло — иметь мужем такого человека…
— Когда он был моим мужем, он ничем не выделялся из тысяч других офицеров…
— А мне сказали, что его наметил для производства этих работ сам командующий.
Они впервые говорили о Малышеве так свободно и даже благожелательно. И Чердынцев невольно подумал: а не делает ли человека большим или маленьким, приятным или неприятным именно то дело, которым он занимается? Вот и Тамара прежде всего заинтересовалась необычностью его профессии. И какое, в сущности, ему, Чердынцеву, дело до того, муж ей Малышев или бывший муж, ведь ему, Чердынцеву, Тамара нравится сама по себе, нравится ее работа, ее участие к нему, к его судьбе. Так почему он все время пытается оттолкнуть ее, чуть ли не отдать в руки этому Малышеву, который несомненно заслуживает любви, несомненно отличный работник, но который мешает Чердынцеву самим фактом своего существования?