Катастрофа отменяется
Шрифт:
— Хотел бы, чтобы это случилось сейчас, — сказал Малышев.
— Еще три дня, ага, — пообещал Адылов.
— Тебе не верить нельзя, а все-таки страшно — вдруг вода на кишлак бросится?
— Капитан Малышев не пустит.
— Ее из минометов не расстреляешь, — с сомнением сказал чайханщик, но на капитана смотрел уважительно, видно, ждал, что он скажет.
— Мы ее понемножку будем спускать, как по ниточке, — усмехнулся Малышев.
— Ин’’ш алла! — Чайханщик отступился от них и ушел к группе аксакалов, примостившихся на другой стороне веранды. Чердынцев слышал, как он пересказывал им по-таджикски слова Малышева. «Как по ниточке!» — им, кажется, понравилось. Они тут все зависели от воды, почти обожествляли ее, во всяком случае, после имени аллаха это было самое святое слово. И то, что русский офицер все понимал и собирался поступать с нею так осторожно, как и положено, было им по душе.
Адылов взглянул на часы — пора было идти на заседание.
3
Вопрос стоял один: как производить взрыв. Пока Малышев отсутствовал, Ованесов опять проявил чрезвычайную осторожность: написал докладную записку в правительственную комиссию, что следующий взрыв или серия взрывов могут быть опасны по своим последствиям. Строители канала опустились ниже уровня воды в озере, любая подвижка массы обвального грунта может оказаться пагубной…
Сообщение делал Уразов. Он говорил медленно, докладную читал излишне спокойным голосом, но Чердынцев слышал в этом спокойствии грозу. Он знал Уразова лучше, чем остальные члены комиссии, знал и то, какого труда стоит Уразову смирять свой горячий нрав. Раньше, когда он был рядовым инженером, он, может, стукнул бы по столу кулаком, обвинил Ованесова в трусости, ринулся очертя голову вперед, а там хоть трава не расти! Таким Чердынцев его знал, когда Уразов руководил водным хозяйством республики. Это он закладывал первые водохранилища в полупустынных районах, и они возникали даже там, где ни ученые, ни прославленные мирабы республики и не надеялись собрать или хотя бы сохранить собранную воду. Именно этот подвиг и выдвинул его.
Но сейчас он выглядел спокойным, только в голосе слышалось сдержанное недовольство. И Чердынцев с любопытством посматривал на капитана Малышева и его оппонента.
Малышев еще не умел притворяться спокойным. Он то вздрагивал, то хмуро отворачивался к окну, как будто желтое марево безводья за окном могло прибавить ему силы. На Ованесова он не мог смотреть, словно опасался, что не выдержит и прикрикнет на него. А инженер, по наблюдению Чердынцева, наоборот, пытался притвориться страстным, озабоченным. Он то вытягивал шею, заглядывая в собственную докладную, которую держал в руке Уразов, но не читал, а пересказывал, то судорожно поворачивался к одному, к другому члену комиссии. Но его выдавали руки. Они лежали на коленях праздно и вяло, и догадливый человек мог сразу понять — Ованесов отдыхает. Он дал работу уму и рукам, когда сочинял свою докладную, он, во всяком случае, обезопасил себя от возможных последствий и теперь отдыхал, только притворяясь озабоченным.
Чердынцеву стало жаль молодого офицера. Он прикоснулся к его плечу, шепнул:
— Посмотрите на руки инженера…
— Ах, я все знаю! — досадливо ответил Малышев. — Он и в прошлый раз воспользовался моим отъездом, чтобы спрятаться от опасности.
Уразов взглянул на них, и Малышев замолчал.
— Итак, перед нами два варианта, — неожиданно очень сердито сказал Уразов. — Или одновременный взрыв, или серия мелких взрывов с постепенным перемещением от головы канала вниз по течению. Чем дальше мы отодвигаемся от завала, тем больше наращиваем мощности взрывов.
— А представил ли Ованесов расчеты во времени? — спросил Чердынцев, пытаясь помочь Малышеву.
Уразов кивнул инженеру, и тот поднялся так, словно выскочил из построенной им самим защитной коробочки. Даже ростом показался выше.
— Если мы начнем, как и предполагается по плану, в восемнадцать ноль-ноль, то завтра к утру отпалим все взрывы. Я приложил все расчеты.
— Кроме одного, — хмуро сказал Малышев. — Мелкие взрывы не создадут полного выброса породы. Бульдозеристам прибавится работы. В результате мы сможем взорвать перемычку только через несколько дней.
— Что предлагаете вы? — Уразов смотрел на Малышева, казалось, спокойно, но Чердынцев видел, как напряглось его лицо.
— Заполнить все минные камеры одновременно, выбросить грунт на максимальную глубину, зачистить в течение ночи те возможные перешейки, какие останутся после взрыва между отдельными камерами, а утром взорвать перемычку. Минные камеры на перемычке мои саперы поставят после взрыва. Если даже взрыв несколько ослабит плотность завала, это только поможет нам быстрее решить главную задачу.
— Кто следующий? — сухо спросил Уразов.
Чердынцев взглянул на Малышева, который опустил голову, боясь, как видно, посмотреть в глаза тем, кто должен был решить, прав он или нет, опасаясь, что они предпочтут спокойную и неуязвимую позицию Ованесова. Но то, что позволил себе Ованесов, это нечестная игра. Не он ведь предложил проект взрыва на выброс, не он рассчитывал, искал, нашел и наконец уверился, что это и есть наилучший вариант. Так какое же право у Ованесова препятствовать отлично найденному решению? Только трусость и стремление обеспечить себе отступление? Как бы чего не произошло?
А вот и первое следствие любого сомнения. Члены комиссии молчат, переглядываются. Даже всегда решительный Адылов хмуро отворачивается от зоркого взгляда председателя комиссии, а ведь, судя по протоколам, он первым поддержал предложение Малышева. И сам Уразов колеблется, змея сомнения, которую подбросил в эту комнату Ованесов, ползет уже к его ногам.
На мгновение Чердынцеву показалось, что эта самая змея вот-вот ужалит и его. Но тут он увидел тоскливые глаза Малышева, и это словно подтолкнуло его. Он встал:
— На скале при входе в ущелье видна выбитая в древности надпись: «Путник, ты — слеза на реснице аллаха». Но это не мешало смелым и сильным проложить дорогу с запада на восток через труднейшие перевалы и соединить города и селения разных народов. Только камень покоится в неподвижности, считали древние, но иногда и камни обретают подвижность. Тем важнее заслуга человека, который нашел способ справиться с обвалом. Что заставило Ованесова, вначале одобрившего проект и действия капитана Малышева, изменить свою точку зрения? Беспокойство о тех, кто ждет сегодня нашего решения по всей долине Фана, об этих десятках и сотнях тысяч человек, которые смотрят сейчас на желтеющие ростки своих посевов, на останавливающиеся фабрики, на стоящих в очереди за водой детей и женщин? Если бы это было так, мы поняли бы инженера и, возможно, даже оценили бы его человечность. Но беда в том, что, на мой взгляд, Ованесов просто старается уйти от ответственности. Эта докладная для него нечто вроде индульгенции. Он и сам не верит в опасность, о которой написал, но если что-то все-таки произойдет, он останется в стороне. Более того, он с важным видом станет потом утверждать, что пытался предотвратить несчастье…